- Должен тебе напомнить, - с неудовольствием предчувствуя очередной виток упрямого отрицания, - что ты не бродяга, принадлежащий только себе, а вдовец моего брата. Постоявшие на пороге смерти обычно умнеют, не разочаровывай меня в этой истине.
Как это зачастую бывает в несовершенном мире, правдивые слова не достигают цели.
- Быть рабом чертова цета? - по слову откусывает он. - Живым не дамся.
- Если бы моей семье потребовались рабы, - скептически оглядывая окровавленную злобную физиономию с начинающими проявляться синяками, - я выбрал бы кого-то поприличней.
На его физиономии появляется злое выражение, в прочтении означающее «ну и выбирал бы». Как будто я мог выбирать.
- Будешь вести себя прилично, - несомненно, усугубляя его тошноту нотацией, обещаю, - получишь свободы в больших, чем сейчас, объемах, родич.
- Дурак, - кривится физиономия напротив. - Свободу не меряют. И я тебе не родня. А ты мне враг, и все на этом.
Действительно все. Приемный покой сияет огнями и белизной, охрана остается в положенных десяти шагах, деловитая суета медтехников, укладывающих барраярца на каталку, утешительно обыденна, и сам пациент, разом ослабевший, покорно терпит перемещения в пространстве, ни дать ни взять - кукла-паяц, оборвавшая ниточки и выяснившая, что не может без них шевельнуться. Бормочет что-то бессвязное, и мне приходится наклониться, чтобы услышать злое и беспомощное «почему?!».
- … почему?! - повторяет он, явно не осознавая того, что говорит вслух. - Как в анекдотах про пустоголовых кретинов: стрелялся - и ничего?
- Не возводи поклепов, - советую. К каталке, на которую устроили пациента, быстрым шагом движется медбрат с пачкой бумаг - видимо, документы на операцию, требующие подписей и разрешений. - Это спортивный пистолет. Травмобезопасный. Автоматический целеуловитель и дальномер... - интересно, он понимает о чем я? Должен. Солдат все-таки. - Сила выстрела соразмеряется с дистанцией. А голова у тебя не бумажная. - Хотя порой в это трудно поверить.
Присохшая корка крови берется трещинами, когда он кривится. И осыпается мелкими чешуйками, когда произносит, выговаривая длинную фразу четко и с усилием:
- Я нахожусь в здравом рассудке и не даю согласия на какие-либо медицинские процедуры, в особенности сорп... - споткнувшись о слово, - сопряженные с наркозом.
А кто его спрашивает? Приходится самому выложить медику немногословную историю, включающую в себя барраярский анамнез, и дождаться, пока не подействует укол снотворного. Дальше Эрни возьмет дело в свои руки.
***
Не по-осеннему теплое утро размораживает, кажется, и лица вокруг: улыбается встречающая меня девушка в белом халатике, длина которого, несомненно, призвана ускорять процесс выздоровления пациентов; странно легкая атмосфера клиники, возможно, тоже просчитана, но не все ли равно, если этот расчет верен?
- Милорд, - слышу я знакомый почтительный голос врача, едва обменявшись пожеланиями доброго дня с девицей. Готов поклясться, ей платят жалованье за искреннюю улыбку… и я не могу избавиться от ощущения, будто здешние кудесники излечат легко и непринужденно любую проблему, как гноящуюся рану, и еще дадут профилактические рекомендации. Иллюзия, рожденная ложной логикой: меня встречает ведущий специалист одной из лучших клиник, и я здесь по поводу неприятнейшей из проблем. Может, невоспитанность, агрессию и ехидство хирурги удалят вместе с осколком, избавив клан Эйри от барраярской инфекции?
Какое еще из мечтаний могло бы быть приятней воображению и неосуществимей…
Доктор Эрни выглядит как человек в летах, хотя биологически мы сверстники. Лишь гемы обладают наследием крови, дающим долгую жизнь и позднюю старость, а он связан с моим домом уже не один десяток лет, и не раз, формально не будучи слугой, оказывался настоящим спасением, иногда и буквальным.
Тогда, в самый первый раз, Эрни был молодым, подающим надежды тридцатилетним ассистентом в клинике, которой оказывал покровительство еще мой отец. Биология во всех ее проявлениях - наука высокая; случалось, что и простолюдин из обслуживающих классов удостаивался милостивого внимания если не самих Звездных Ясель, то связанных с ними научных институтов. Но одного этого было бы мало, чтобы Эрни приняли в Доме в статусе не слуги, но уважаемого специалиста. О настоящей причине и вспоминать не хочется, признаться.
- Я не назначал операций на сегодняшнее утро, - провожая меня по жемчужно-серому коридору странно мягких очертаний, говорит Эрни, невольно объясняя царящее вокруг спокойствие.
В кабинете, похожем на уютную гостиную, витает не тревожащий больничный запах, а пахнет цветами и чистотой, и солнечный свет пробивается сквозь фигурные жалюзи ровно в той дозе, что приятна взгляду. Аромат вьющихся лиан, плетущих сеть по стене, окончательно снимает любую из возможных тревог. Я знаю этот сорт, и хотя обычно растения медицинского назначения мне отвратительны, этот бирюзовый ковер с мелкими светлыми звездочками цветов неприятия не вызывает.
Звонок-рапорт об успешном исходе операции прозвучал еще ночью, и я знаю, что барраярец сейчас спит, погруженный в медикаментозную летаргию, и требует лишь дальнейшего ухода. И присмотра.
- Относительно Форберга, - начинаю, поморщившись, но решив не откладывать разговора на потом, - Эрни, я хочу усилить охрану. Надеюсь, мои люди не слишком нарушат местный режим круглосуточными дежурствами.
- Не думаю, что мы рискуем потерять этого пациента, - мягко шутит медик. - Осмотр психиатра он пережил достаточно спокойно, и сейчас мирно спит, если слово "мирно" применимо к такому экспрессивному юноше. А, как терапевт, замечу, что он еще долго будет не в форме для самостоятельных прогулок.
- Я сам раньше недооценивал его... энергичность, - признаюсь. - Но вы смотрели его пару дней назад, а вчера чинили его спину - верите, чтобы человек в таком состоянии отшагал несколько миль?
Разумеется, Эрни не верит. Я тоже сперва не поверил сообщению Кайрела: куда в подобном состоянии сорвется полуинвалид? Увы, ему не дорога жизнь, ни своя, ни чужая, он чрезвычайно дерзок и упрям и не щадит никого, начиная с себя самого.
- Стоило проверить его кровь на стимуляторы, - выслушав изложенную вкратце вчерашнюю историю, замечает Эрни. - Жаль, я не знал этого вчера: после наркоза анализ уже не будет точен. Чего же нам опасаться: попытки сбежать или чего-то более деструктивного?
- Всего, чего угодно, на мой взгляд. - Допустим, в этот раз, придя в сознание, он не буянил, но скоро он поймет, что второго шанса сбежать ему не дадут, и что тогда?
- Когда я осматривал его впервые, он вполне себя контролировал, - отвечает Эрни. - Безусловно, я ему не понравился - по неясной причине, - но от прямой агрессии он воздерживался.
Это верно. Надо полагать, дражайший родич приберег всю злость для меня, осененный здравой идеей, что глупо воевать с дымом, не гася огня.
- Он не сумасшедший, ведь так? - прямо спрашиваю я, и это главный из вопросов. Невротик, способный временно производить впечатление благополучия, и злонамеренный тип, с умыслом разыгрывающий истерические припадки, - между этими людьми лежит пропасть глубиной в жизнь, и я не знаю, что лучше, потому что отвратительны оба.
- Определенно нет, - решительно отвечает Эрни. - Мои личные впечатления и вердикт специалиста полностью совпадают. Да и с чего бы? Органических повреждений мозга нет - ему сделали томограмму, когда проверяли последствия травмы, - и анамнез, если учесть род деятельности пациента, не отягощен. Даже барраярцы не дали бы сумасшедшему оружие.
Я тоже не думаю, что причина его действий столь банальна, как психоз. Чудовищная логика - может быть, и ненависть вдобавок, но не безумие.
- Я просмотрел запись его разговора с психиатром, - осторожно напоминает Эрни. - Знаете, похоже он вас просто ненавидит. За что? Что вы ему сделали?