- Твой отец, - объяснила Кинти после ледяной паузы, призванной помочь справиться с нахлынувшими чувствами, - прилюдно заявил, что вина его любовника не доказана, не дал его арестовать и увез домой. Бросив нас обоих.
На несколько секунд лицо ее сына стало маской пустоты, не находящей слов и неспособной к действиям; потом на нем расцвели разом обида, горе и злоба. Кинти прижала ладонь к горячей щеке Лероя, успокаивая бурю. Ее расчет оказался точен.
- И что.. делать? - выдохнул Лерой.
Кинти медленно улыбнулась.
- Он посягнул на твою жизнь - а ты спрашиваешь, что ты можешь сделать? - переспросила она. - К счастью, мы живем не на диком Барраяре и не на распущенной Бете. Отдохни, мой мальчик, а когда отдохнешь - постарайся вспомнить лицо того негодяя.
В эту секунду Лерой понял. Кинти увидела это по тому, как он замер и знакомая морщинка, признак глубокого раздумья, пролегла между бровями.
- А я смогу? - тихо переспросил он. - Было темно, мама.
- Я знаю, милый, - ласково и доверительно ответила Кинти. - И понимаю, как тебе тяжело. Ты слишком щепетилен, я бы сказала - "слишком честен", но чести не бывает слишком. Что бы ты ни решил, обещаю: я не позволю жить под моим кровом тому, кто посягнул на твою жизнь. Если понадобится, я сама его убью, и пусть меня судит твой отец.
- Но... - растерянно прошептал мальчик, - что если... я ошибусь?
Кинти твердо знала: пусть не рука барраярца держала нож - вина на нем, и ошибкой было бы не сказать об этой вине вслух. Она уже воззвала к чувствам сына, теперь стоило прибегнуть к логике.
- Сын, - вздохнула леди Эйри, - разве у тебя есть хоть один враг, способный на убийство? Ты с кем-то поссорился? Назначил дуэль? Оскорбил девушку и ждешь мести от ее родных?
Лерою не пришлось тратить силы на ответ: он был очевиден.
- А если нет, - продолжила она, - кто поднял на тебя руку и почему эта рука оставила на ноже отпечатки твоего родича?
- Это был барраярец, - решительно выдохнул Лерой и закрыл глаза.
Нежная ладонь вновь пригладила темные волосы, на висках промокшие от пота.
- Мой сынок, - тихо прошептала Кинти, склонившись к сыну. - Ты вырастешь в достойного Старшего. Не будь твой отец одержим любовным безумием, он бы в этом не усомнился.
***
"У Эстанниса не было шансов..." звучит безмолвным эхом. Решимость моей супруги холоднее стали и прочнее камня... и Эрику повезло, что из этого столкновения он вышел живым.
- И тогда ты приняла решение о мести Эстаннису? - уточняет судья с холодной иронией. - Даже то, что он выступил в защиту твоего сына на суде, его не спасло. Ты убила его своей рукой?
- Да, - кивает Кинти. Ни ужаса, ни раскаяния на ее лице нет.
- И как именно? - интересуется голос без намека на любопытство.
- Он считал себя в безопасности, и его тщеславие позволило мне подманить его близко, - усмехается Кинти презрительно. - У Риза Эстанниса хватило наглости думать, что в своих неладах с супругом я найду опору в нем. Я попросила его о помощи на суде, одарила его искренней благодарностью потом и намекнула, что Лерою требуется покровитель. Этого было довольно: он проглотил наживку, сам пригласив меня на чаепитие. Это ли не доказательство того, что сами небеса желали от меня стать их оружием? Да, - вздергивает она голову. - Я влила ему в чашку яд и до сих пор полагаю, что смерть во сне была для него чрезмерным милосердием.
- Кто ты, чтоб решать, за тебя ли небеса, и чего стоят чужие жизни, тебе не принадлежащие? - риторически интересуется судья.
Кинти равнодушно пожимает плечами.
- Риз решил, что вправе, - отвечает она. - Его слуга мог и ошибиться с ударом, не так ли?
- Мы дадим вашему сыну возможность прийти в себя и высказать свою волю, - после тяжелой паузы решает судья. - Если его раскаяние заслужит прощения, он будет исцелен; если нет, его смерть будет легкой.
Живое пламя с шелестом распускает крылья и раскрывает клюв; меня передергивает, но Лери вздыхает и шевелится, пытаясь приподняться на локте. Кинти так и стоит, застыв, а мой сын оглядывается, пытаясь осознать, где он и что с ним.
Отравленное чудо. Я счастлив, что Лери в ясном сознании - никак иначе нельзя интерпретировать недоуменное и такое банальное "где я?", - но то, как легко Небесные играют чужой жизнью и смертью, ввергает меня в дрожь омерзения.
- Не шевелись, молодой Эйри, и лежи спокойно, - советует голос из-за завесы. - Родители молят о твоем спасении, но спасти себя можешь лишь ты сам, и смирение - главный путь к этому. Твой Старший решил, что дракон наказывает твое сердце за ложь. Что скажешь ты?
- Я... - сын заходится кашлем, паническим взглядом оглядывает неподвижного, как янтарная фигурка, феникса. - Дракон... не кричал. Я же... прошел испытание?
- Если бы ты высказал явную ложь, - в голосе судьи вновь прорезывается суховатая ирония, - дракон бы погубил тебя своим криком на месте. А раз произнес полуправду, в которую не верил сердцем, то теперь оно тебе медленно отказывает.
Лери молчит так долго, что я успеваю понять, о чем это молчание. О позоре, о том, что будет после признания, и о том, что случится, если таковое дела не поправит. Может быть, и вправду достойнее дать волю упрямству и оставить все как есть? Пойти на осознанную, неизбежную гибель?
Подкосив тем самым семью. Это он тоже должен понимать.
- Я лишь смутно видел того, кто пытался меня убить, - решившись, признается Лери, и тут же добавляет беспомощно, - но кто еще это мог быть, кроме барраярца?
Длинная фраза сбивает Лери дыхание, и он умолкает, судорожно втягивая в себя воздух, пропитанный дымом курильниц. Наконец, тело подчиняется приказам разума, и его голос слышится вновь, слабый, но четкий.
- Барраярец занял место не по способностям, не по закону... чужое. Он сводил с ума моего отца. Это... не оправдание. Я его ненавидел, этот низший поднял на меня голос... а мой Старший его защищал, позабыв о приличиях.
- Как ты сейчас мыслишь эмоциями, позабыв о правилах, - комментирует голос. - И все же ты можешь просить о милости, если желаешь и считаешь себя вправе.
- Я хотел бы просить милости для моей семьи, - решительно произносит Лери. - Пусть наш Старший станет прежним, безупречным и чуждым низких слабостей. Если это возможно.
- Твой отец молит о твоем выздоровлении, - задумчиво замечает судья, - а ты о его рассудке? Ты был услышан. Теперь ты уснешь, но не бойся. Феникс будет смирять твое сердце даже во сне.
Птица складывает крылья и переступает с лапы на лапу, будто подтверждая эти слова; глаза Лероя закрываются, и сон вновь уносит его прочь от всех убийств, недомолвок и тревог о будущем.
Что теперь? Кинти все равно, она беззвучно плачет, и срывающиеся капли оставляют на шелке платья темные следы. Прощается ли она с надеждой или, напротив, надежда так сильна, что от этого больно?
Я перевожу взгляд на белую завесу.
- Вина твоего сына ясна и простительна, леди Эйри,- доносится из-за нее, - а вот с тем, чтобы оценить твой поступок по заслугам, придется подождать.
Это верно, думаю я. Что это было? Хладнокровная законная месть? Отвратительное проявление сорвавшегося с привязи рассудка нрава? Материнская любовь, не знающая границ? Откуда мне знать...
- Ты рассудила о том, на что не имела ни сил, ни знаний, ни права, - укоряюще продолжает голос. - Теперь судить тебя будем мы. Вам было дано обещание, что молодой Эйри излечится, и так оно и будет. Прочую справедливость еще предстоит выпутать из клубка нелепиц, созданного вами. Возвращайтесь домой и ждите наших слов. И подготовь для нас доказательства правдивости твоего рассказа - отныне мы не верим семейству Эйри на слово.