…Снова, как в детстве, на родину шли сильные и неумолимые враги. Но тогда он еще плохо понимал, что делалось вокруг. Спасибо отцу и землякам-тезинцам: они брали мальчика с собой в бой и учили владеть оружием, хотя и старались оградить его от наиболее опасных стычек. Отец погиб в одном из последних сражении. Ну а теперь наступает очередь Файз Мухаммада, беглого офицера почти распавшейся армии. И его сына — двенадцатилетнего Гафура. Недаром, помня об отце, он так настойчиво обучал сына стрельбе из ружья и пистолета. А в седле почти каждый афганец отлично держался чуть ли не с пеленок.
Однако даже вдвоем с Гафуром, мрачно усмехнулся кефтан, они не смогут преградить путь войскам инглизи или вразумить несчастного Якуб-хана. Ведь этот глупый наследник Шер Алихана явно не уразумел, что за узду надевает на него в Гайдамаке миджар Камнари. Файз Мухаммад вспомнил о предательстве Шуджи уль-Мулька, и тут же на ум пришла пословица: «Осел тот же, только седло другое». Да нет, теперь она звучала бы иначе: «Осел другой, только седло то же».
Но что же все-таки делать? Кто может справиться с черной тучей, снова надвигающейся на Афганистан? А кто справился с ней сорок лет назад? Народ… Конечно, все честные афганцы самозабвенно любят свою родину и пойдут за нее на смерть… Поднимутся все… Но их надо вооружить, обучить. На это уйдет немало времени. Есть сардары, вожди племен. У многих из них — военные отряды. И неплохо вооруженные. Поискать надежных сардаров?
И вдруг в голову пришла мысль: Аюб-хан! Брат эмира, правитель далекого Герата. У него есть регулярные войска, да и казна его, кажется, не пуста. Вот кто может с пользой быстро вмешаться в дело. Вот кто может противостоять Якуб-хану. И за ним пойдут афганцы.
Однако тут же Файз Мухаммада охватили сомнения: Аюб-хан всегда проявлял преданность и уважение к старшему брату. Захочет ли он слушать дурные вести, поверит ли им? А главное, осмелится ли выступить открыто против эмира?
Внезапно возникшая мысль уже не казалась такой ободряющей. Но кефтан возвращался к ней снова и снова. Все зависит от того, какое чувство одержит верх — родственное или любовь к своей земле. В конце концов, Аюб-хан — внук Дост Мухаммад-хана, племянник достойного Акбар-хана, который проявил столько мужества, отстаивая свободу отчизны! Можно было бы сплотиться и вокруг Якуб-хана, если бы тот проявил хоть какое-то намерение воспрепятствовать доступу инглизи в нашу страну и драться с ними…
Конь остановился, переминаясь с ноги на ногу. Кефтан поднял голову и огляделся. Перед ним у нескольких низеньких домиков тропа разветвлялась на две, и обе вели в узкие горные проходы. Файз Мухаммад потрепал скакуна по холке:
— Ах ты, мой мудрый Баз, мой Сокол. Ты привез меня в Джагдалак и не знаешь, куда теперь двигаться?! На севере нам сейчас делать нечего, поворачивай в Тезин…
Будто поняв сказанное, Баз тряхнул гривой и повернул налево. Кефтан с волнением ощутил, что находится в Джагдалакском проходе. Высившиеся по обеим сторонам ущелья серо-голубые скалы были немыми свидетелями убедительной победы афганцев над вторгшимися врагами. Это было давно. Удастся ли разбить их сейчас?.. Не ошибается ли он в своих надеждах на Аюб-хана? Что сказал бы отец, сложивший голову неподалеку от этих мест?
Хотя Гандамак, откуда в гневе ускакал Файз Мухаммад, отделяли от Тезина каких-нибудь тридцать миль, то были нелегкие мили. В родном, укрытом в горах селении он оказался, когда солнце уже пряталось за хребты. Кефтан въехал во двор одного из домов на окраинной улице, где жила его престарелая мать, а теперь и семья, которую он успел вывезти из Али-Масджида. На шум вышел стройный юноша в белой рубахе и серых шароварах — Гафур. Обняв спрыгнувшего на землю отца, он отвел лошадь в конюшню.
Как большинство жилищ небогатых афганцев, особенно в сельской местности, дом состоял из одной просторной комнаты. Плотная занавеска делила ее на мужскую и женскую половины. Файз Мухаммад умылся, переоделся и отправился в летнюю пристройку, куда молчаливая жена в темной хлопчатобумажной сорочке и доходящих до щиколоток шальварах принесла кукурузную лепешку и объемистую кружку молока, а затем миску наскоро разогретой похлебки — шорвы.
Хотя Файз Мухаммад проделал немалый путь, есть ему не хотелось: одолевали тяжкие мысли, да и усталость давала о себе знать. Май подходил к концу. Волна тепла с индийских равнин уже достигла этих мест. В Тезине стояла жаркая, сухая погода. Жена стала выносить постели на плоскую крышу, но кефтан, поцеловав готовившихся ко сну двух маленьких дочек — трех и шести лет, сказал, что будет спать в доме. И Гафур тоже.