— Капитан, передайте лорду Лукану, что кавалерия должна атаковать незамедлительно!
Кто-либо другой мог задуматься и изменить ход дальнейших событий. Кто-либо другой — но не капитан Ноулан, обуянный жаждой славы и до предела возмущенный позорным бездействием легкой бригады, не поддержавшей героическую атаку тяжелой бригады. Ноулан соединял в себе крайнее упрямство и безрассудную отвагу. Он поскакал к кавалерийским бригадам, располагавшимся теперь бок о бок. Герцог, вызывавший у него такую ненависть и презрение — «этот напыщенный павлин, неспособный принять самостоятельное решение»,— сидел, прямой как палка, на коне, в своем роскошном парадном мундире.
— Приказ лорда Раглана, сэр.
Ноулан передал лорду Лукану кое-как накарябанную карандашом записку. Тот прочитал приказ — и ничего не понял. В отличие от Раглана, наблюдавшего за событиями с высоты «птичьего полета», Лукан находился в глубине долины и не видел ни редутов, ни копошившихся рядом с ними русских солдат. И уж, конечно, он не видел пушек, упомянутых в приказе командующего. «Помешать увести пушки» — какие пушки, кто их уводит и куда? Лорд Лукан перечитывал приказ, задумчиво крутя свой роскошный ус, Ноулан же тем временем буквально кипел от ярости и нетерпения. В конце концов, капитан взорвался, его лицо перекосилось, в голосе звенела нескрываемая ненависть:
— Милорд, последними своими словами лорд Раглан приказал кавалерии атаковать незамедлительно.
— Атаковать, сэр? — насмешливо переспросил лорд Лукан.— Кого атаковать, сэр, какие пушки?
Судьбу не выбирают, она приходит сама и определяет твою жизнь и смерть. Судьба — это событие, полностью зависящее от воли других людей. Например, глупый приказ или люди, достаточно глупые, чтобы принять этот приказ к исполнению. Или, как в данном случае, высокомерие одного человека, побудившее другого на презрительный, роковой ответ. Тут присутствовали все необходимые составляющие военной катастрофы: надменный герцог, невразумительный приказ и вспыльчивый капитан. Эдвард Ноулан, великолепный кавалерийский офицер, совсем недавно с бессильным отчаянием смотревший, как пропадает — из-за бездействия командира, такого же вот надутого герцога,— великолепная возможность, позволил своему гневу превозмочь рассудок. Многократно награжденный офицер элитного кавалерийского полка поднял руку и указал прямо вперед — не туда, где находились потерянные утром редуты и нежно любимые лордом Рагланом английские пушки, а в конец долины, прямо в пасть артиллерии князя Меншикова.
— Вот ваш противник. Вот ваши пушки.
Одной-единственной фразой чрезмерно возбужденный офицер определил роковую судьбу легкой бригады.
Считая разговор с Луканом законченным, Ноулан развернул коня и поскакал к своему другу, капитану Моррису из 17-го уланского. Между ними завязался оживленный разговор, о содержании которого мы ничего не знаем — капитан Моррис хранил на этот счет молчание. Однако до последних дней своей жизни он повсеместно выражал полную уверенность, что Эдвард Ноулан передал лорду Лукану указание лорда Раглана абсолютно точно.
Выполнить приказ, равносильный смертному приговору для английской кавалерии, или нарушить его на свой страх и риск? Лорду Лукану не хватило самостоятельности, он предпочел строго следовать уставу, где имелось ясное и недвусмысленное указание: «...приказы, присланные через адъютанта, должны выполняться с той же неукоснительностью, как если бы они были получены лично от офицера, их отдавшего...»
Лукан поправил мундир, пожал плечами и легкой рысью подъехал к лорду Кардигану, чей конь нетерпеливо пританцовывал перед строем легкой бригады. Впервые, с самого начала Крымской кампании, третий герцог Лукана прямо обратился к человеку, глубоко им презираемому, к седьмому герцогу Кардигану.
— Лорд Кардиган, легкая бригада должна выступить вверх по Северной долине. Тяжелая бригада последует ее примеру.
И Лукан, и Кардиган должны были понимать, что этот приказ посылает английскую кавалерию на верную смерть. Не пылай между двумя герцогами такая всепоглощающая, взаимная ненависть, обсуди они приказ, вместо того чтобы играться сейчас в гляделки, легкая бригада могла бы уцелеть. В конце концов, Кардиган нарушил затянувшееся молчание,