«Русская комиссия состояла из Иоффе, которого, увы, к сожалению, у нас слишком хорошо потом узнали, зятя Троцкого Каменева, Сокольникова, а также госпожи Биценко, уже получившей некоторую известность за счет убийства какого-то министра. Еще в нее входили унтер-офицер, матрос, рабочий и крестьянин. Это все были члены, имевшие право голоса. В качестве экспертов присутствовало некоторое количество офицеров генерального штаба и адмирал Альтфатер, не имевшие права голоса. Секретарем являлся Карахан. (По официальным сведениям, советская делегация была сформирована из «профессиональных революционеров» А. А. Иоффе (председатель), Л. М. Карахана (секретарь), Л. Б. Каменева, Г. Я. Сокольникова, А. А. Биценко, С. Д. Масловского-Мстиславского. К ним были добавлены «представители народа» в лице матроса Ф. В. Олича, солдата Н. К. Белякова, крестьянина Р. И. Сташкова и рабочего П. А. Обухова.) Так как русская комиссия обедала с нами в офицерском клубе, то мы имели возможность познакомиться с нею поближе. За столом я посадил, конечно, членов с правом голоса выше, чем экспертов, так что рабочий, матрос и унтер-офицер сидели выше, чем адмирал и офицеры.
Я никогда не забуду первой трапезы с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня расположился рабочий, которому множество приборов на столе доставляло видимые затруднения. Он пытался так или иначе употребить их в дело, но, в конце концов, воспользовался только вилкой для того, чтобы поковырять ею в зубах. Наискось от меня рядом с князем Гогенлоэ сидела госпожа Биценко, с другой стороны которой поместился крестьянин — типично русская фигура с длинными седыми кудрями и большой косматой бородой. Он вызвал улыбку у прислуживающего денщика, когда на вопрос, какого вина он желает, красного или белого, ответил, что выберет то, которое покрепче.
Иоффе, Каменев, Сокольников, особенно первый, производили впечатление чрезвычайно интеллигентных людей. С большим воодушевлением говорили они о лежащей перед ними задаче возвести русский пролетариат на вершину благополучия и счастья. Все трое ни минуты не сомневались, что так оно и будет, если народ сам будет управлять страной, руководствуясь учением Маркса. Самое меньшее, о чем мечтал Иоффе, это — чтобы всем людям жилось хорошо. А некоторым, среди которых он явно числил и себя, даже несколько лучше, чем прочим. Кроме того, все трое совершенно не скрывали, что русская революция есть лишь первый шаг к счастью народов. Само собой разумеется, говорили они, невозможно, чтобы государство управляемое на началах коммунизма, продержалось долго, если окружающие государства будут управляться на основах капиталистических. Поэтому цель, к которой они стремятся, есть мировая революция. Во время этих разговоров у меня в первый раз появились сомнения — правильно ли было то, что мы вошли в переговоры с большевиками. Они обещали народу мир и благоденствие. Если им теперь удастся вернуться домой, заключив мир, то их положение в глазах широких масс, годами ждавших конца войны, сильно упрочится…
Русский колосс в течение ста лет в политическом отношении оказывал такое давление на Германию, что нельзя было не испытывать известного чувства облегчения при мысли о том, что русское могущество на некоторое время уничтожено революцией и большевистским хозяйничаньем. Но чем больше до меня доходило сведений о неистовствах большевиков, тем сильней я склонялся к тому, чтобы пересмотреть мое отношение к этому вопросу. По-моему, порядочный человек не мог спокойно и безучастно наблюдать, как избивают целый народ… Поэтому с весны 1918 года я стал на ту точку зрения, что правильнее было бы отказаться от мира. Пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство, предложить ему лучшие условия мира, нежели в Брест-Литовске, — например, вернуть ему в первую голову Польшу, — и заключить с этим новым русским правительством союз. Подкреплений для такого похода Восточному фронту не понадобилось бы. Майор Шуберт, наш новый военный атташе в Москве, первым высказавшийся за решительное выступление против большевиков, полагал, что двух батальонов для наведения порядка в русской столице было бы вполне достаточно. Хотя я и считал его точку зрения слишком оптимистической, но все-таки тоже был уверен, что нам хватило бы с избытком для этого начинания тех немногих дивизий, которыми мы располагали. В то время у Ленина и Троцкого еще не было Красной Армии. Они были заняты разоружением остатков старой армии и отправкой ее по домам. Их власть опиралась всего лишь на несколько латышских батальонов и вооруженных китайцев, которых они употребляли главным образом в качестве палачей. Мы легко бы смели большевиков, продвинувшись на линию Смоленск-Петербург. И заняв ее, образовали бы новое русское правительство, избавив эту страну от невыразимых страданий и предотвратив смерть миллионов людей. Однако в Берлине все внимание было уже сосредоточено на Западном фронте. И наше предложение сочли лишней дополнительной обузой».