— А, знаю: в одном из этих домов располагается МИД России, — держал марку Игорь Свиридович, радуясь, что узнает знакомые абрисы, — во втором — отель «Ленинградский», дальше, кажется, отель «Украина» и… забыл.
— Ну и не напрягайтесь, — успокоила его Татьяна. — Давайте руку, мы приехали.
— Обидно. Хочется помнить такие вещи, а ты меня уже совсем в утиль списала, — брюзжал Игорь Свиридович, выбираясь из машины. — Я же еще вообще молодой мужчина.
— Извините, тогда запоминайте: МГУ, административно-жилой комплекс на площади Красных Ворот, жилой дом на Котельниковской набережной и этот наш дом.
— Наш?
— Да, наш.
— Я уже ничему не удивляюсь, — сказал Игорь Свиридович, расправляя плечи после сидения в тесном салоне авто. — Когда чудеса закончатся, скажешь мне. Хорошо?
— Не закончатся, — пообещала Татьяна, понимая, что этот человек ощущает неловкость за хорошие условия, которые она ему обеспечила; не понимает, откуда у нее взялись такие возможности, а расспрашивать ему неудобно. — Привыкайте, теперь для вас это будет нормой.
Лифт остановился на нужном этаже. Держа Игоря Свиридовича под руку, Татьяна подвела его к квартире.
— Ну, звоните, — предложила торжественно.
— И что будет? — спросил Игорь Свиридович, не понимая, какой неожиданности еще ждать.
— Ничего, нам просто откроют. Привыкайте к самостоятельности в обычной бытовой обстановке.
Им открыла женщина преклонного возраста, и Игорь Свиридович понял, что это домработница, поэтому поздоровался, послушно отдал ей свою верхнюю одежду и прошел за Татьяной в одну из комнат.
— Это ваша комната, отдыхайте, — будто они находятся в Славгороде, сказала Татьяна. — Видите, здесь есть просторная лоджия, но я вам не советую выходить на нее. Холодно и вообще у вас может закружиться голова. А вот телевизор и шкаф с книгами. Можете подремать на диване. Я сейчас велю Вере Александровне постелить вам здесь. Ужин в шесть часов. Что вам приготовить?
— Совсем не то, что было на нашем хуторе, правда? — пошутил Игорь Свиридович. А потом сказал серьезнее: — Таня, дитя, — у него увлажнились глаза. — Какие у меня могут быть пожелания? Делай все как знаешь, а я мало-помалу буду приходить в себя. Спасибо за все. Но зачем ты сняла такую дорогую квартиру?
— Успокойтесь, это квартира моей подруги, она нам ничего не стоит. Располагайтесь, как дома, без оглядки на других и на другое.
На ужин Татьяна приготовила печенные шампиньоны с приправой из жаренного лука с морковью и голубцы с мясом и рисом в томатном соусе. Алкогольных напитков не было — она их не считала полезными, тем более после такого тяжелого лечения, какое им обоим пришлось перенести. А после ужина предложила наслаждаться обычными соками, только хорошего качества.
Найти темы для разговора удалось не сразу, ведь старые, связанные с больничными хлопотами, — отошли. А говорить о предстоящем возвращении домой было неучтиво, так как со стороны Игоря Свиридовича это бы выглядело примитивной неблагодарностью, а со стороны Татьяны — желанием скорее избавиться от подопечного. Поэтому перебрасывались репликами о том, что видели на экране телевизора, обсуждали новости, и обоюдно чувствовали в себе какое-то напряжение. Оба чудесно понимали, что Игорь Свиридович имеет множество вопросов к Татьяне, и ему разрешалось задать их по праву присутствия рядом с ней. И ответы на них она могла бы дать более или менее развернутые, так как он всегда был чрезвычайно деликатным в проявлении любопытства, а Татьяна — почтительной в отношении к нему, и никогда не отмахивалась пустыми фразами.
Мостик к беседе, которая удовлетворила бы обоих, оказался простым и бесхитростным, как все великое и неподдельное. И опасным, как любая скрываемая правда.
— Ты не скучала сама в большом городе, пока мне оперировали глаза? Тебе здесь долго пришлось ради меня томиться.
— Нет, я посещала театры и своих знакомых, кстати, встретилась с Нелей Потомакой. Помните Костю и его поиски внебрачного ребенка Лизы Паперовской?
— Угу, — воткнув глаза в стол, буркнул Игорь Свиридович.
И Татьяна ощутила в этом звуке какую-то небезразличную своему собеседнику весомость, будто он все время помнил тот разговор и ждал, когда она ему расскажет о своих поисках. Как она могла не удовлетворить сугубо человеческое любопытство, абсолютно простительное в его положении, когда физические резервы используются не сполна, когда ограниченный доступ к информации ужасно сужает круг интересов, а потребность в том, чтобы принимать участие в текущих событиях, не исчезла? Как она могла быть до такой степени пренебрежительной, чтобы не сообщить продолжения пусть простой истории, рассказанной в его присутствии, причем по ее собственной горячей инициативе, что не могло не броситься в глаза? Непростительно, неодобрительно!