Возле кассы лбом об стекло бился растерянный мужик, похожий на женатое ракло[3].
— Я еду по вызову, вот телеграмма, — совал он под нос кассирше желтую бумажку. — Мне два билета до Тулы, там моя мама умирает.
— По предъявлению телеграмм даем только на похороны. Мужчина, отойдите от окна. Не мешайте работать!
— Боже милостивый, — воскликнул тот. — Что же мне делать? — он все еще торчал там и, казалось, уже не хотел ничего другого.
В толпе ожидающих своего счастья послышались возбужденные голоса, нетерпеливые и решительные:
— Тебе, голуба моя, может, бо-бо сделать? — люто прохрипел какой-либо штымп[4], протискиваясь поближе к кассе и наклоняясь к окошечку. — Какое ты имеешь собачье право футболить этого пацана? — он ловко орудовал локтями и извертывался, чтобы купить билет без очереди.
— Ну, что там такое!
— Пусть разбирается со своими проблемами где-то в другом месте и не тормозит очередь!
— Да прогоните этого наглеца! Гляди, как толкается?
— Вы что, люди? Помогите же ему!
— У меня есть два билета до Москвы, только на завтра, — неожиданно для себя сказала Люля.
— Мне подходит! — обрадовался мужик у кассового окошка, махая оттуда рукой.
— Тогда взамен отдайте мне свою очередь.
— С удовольствием! Проходите! — счастливое разрешение проблем у того, кто застрял на передовой в боях за билеты, потонуло в неудовлетворенном гуле остальных.
Таки фортуна держала ее за крепачку[5], снова поворачивалась к ней некультурным местом, чтоб ей пусто было. Тю, вот дура, такое молоть о своей кровной судьбе! — упрекнула себя Люля.
— Да что же это такое делается? Один там стоит полчаса, другой без очереди прет, а теперь еще и эта лезет вперед!
— Не пропускайте ее! Пусть они в стороне за билеты рассчитываются.
— Да она же спекулянтка! Ну-ка чеши отсюда! — толкнул Люлю какой-то придурок.
— Спокойно, дядя, держи карман шире, сейчас насыплю неприятностей, — и она пристально и со значением воткнулась взглядом в его глаза.
— Ты что, сдурела? Я нечаянно, — покрылся испариной задорный мужичок.
Эта перепалка вмиг сделала людей немыми, и в очереди воцарилась тишина. Ага, сейчас я разобьюсь в щепки и устрою вам здесь бесплатный цирк, ждите, — улыбнулась про себя девушка, затем похлопала придурка по спине:
— Я тоже пошутила, не бойтесь, — и начала пробираться в кассу, впрочем, с успехом, мало похожим на победу.
— На Москву билеты проданы на неделю вперед! — известила рудера[6], сидевшая в кассе, заметив приближение Люли. — Можете не торопиться, девушка.
Толпа снова ожила, и каждый ее член превратился в плечо, которое знало одно — не пропускать Люлю в свои ряды.
— Пропустите ее, это моя знакомая! — воскликнула чита[7], до этого тихо скрывавшаяся за спиной того, кто должен был ехать к больной мамочке, и которая с его уходом добралась до заветного окошка. — Проходите, проходите! — и протянула Люле руку, словно высвобождая перед ней дорогу.
— А вы куда берете билет? — ни с того ни с сего спросила Люля.
— До Днепропетровска.
— Какое везение! Так берите и мне, чтобы я к вам не проталкивалась, — и от этого внезапного решения к ней пришла какая-то спокойная и стойкая уверенность, что она туда и собиралась ехать, что это в ее случае — лучший вариант.
Через головы людей, которые так и торчали прочной обороной, Люля, не пересчитывая, подала деньги за проданные до Москвы билеты.
— Вам какой? — спросила добровольная помощница. — Купейный?
— Какой будет, — ответила Люля, облегченно вздыхая как после тяжелой работы.
Она улыбнулась неизвестно кому и отошла в сторонку, поджидая свою неожиданную спасительницу.
Днепропетровск… Что-то давнее и очень щемящее зашевелилось в ней. Оно разлилось по телу теплой волной, отчего ноги ослабли, даже руки безвольно опустились вниз. А на лице Люли непроизвольно заиграла, как у придурковатой, безотчетная улыбка. Такой и застала ее чита, подошедшая с билетом.
— Как вас звать? — первой заговорила она. — У нас одно купе, поэтому давайте познакомимся. Я Татьяна, — первой назвалась она полным именем.
— Улита, можно Люля.
— Какое редкое имя! Банальные слова, но вы же понимаете, что это так и есть, — тарахтела Татьяна. — Почему вдруг Люля? Звучит легкомысленно.
— Я себя в детстве так называла. А вы можете предложить что-то лучшее?
— Улита звучит неплохо. Что здесь еще придумывать?