– Сейчас мы пескари, оказавшиеся в кишащем щуками озере, – громко произнёс Шпрингер.
Спорить с ним никто не стал. У Олафа не нашлось подходящего из жизни эпизода, а Сигард – редкий случай – согласился с молодым матросом на все сто процентов.
– У нашего кэпа зудит под хвостом, как у быка на пастбище, – проворчал он, нехотя соглашаясь.
Завернув на животе майку, как кенгуру сумку, в кубрик боком протиснулся механик Майер. В сумке у него пряталась пара десятков яиц и половина буханки чёрного хлеба с обрезанными краями.
– Разбирайте! – выпятил он живот. – Мартин сказал – это последние. Каждому выходит по три штуки. Когда выходили в море, я на варёные яйца смотреть не мог, а теперь – десерт.
– Когда такое было, чтобы у нас освободился второй гальюн? – поддержал Майера Сигард. – Я уж к нему и дорогу забыл, потому что он вечно забит ящиками с консервами.
– Всё меняется, – почувствовал свой шанс Олаф. – Перемены, перемены…
Прервать его было некому, потому что все уже сидели с набитыми ртами и швыряли скорлупу в пустую консервную банку. Олаф ликующе потёр руки.
– Кстати, о переменах. Помню своё первое увольнение в Лорьяне. Мы тогда только-только взяли Францию. И без брехни, скажу я вам, французы были нам очень даже рады. Мы прекрасно друг друга понимали, изобретя свой язык – что-то среднее между немецким и французским. О, Франция! Французская кухня, французские вина, французские девушки! Жизнь была прекрасна! Французы жали нам руки, обнимались, в нашу честь проводили лошадиные скачки и праздничные салюты. Владелец кафе недалеко от порта распевал с нами немецкие песни. Бутылка хорошего вина у него стоила дешевле нашего пива. А шампанского я выпил столько, что хватило бы принять ванну. Но когда в сентябре прошлого года эти лягушатники почувствовали, что со всех сторон нас обложили враги и лодки скоро из Лорьяна выпрут, то тут же вспомнили, что мы их оккупировали. Я впервые это ощутил на собственной шкуре, когда вернулись из похода, а отель «Моряк Хайни», где обычно размещали нашу команду, уже охранялся полицией. Хозяин кафе, как только увидел нас на горизонте, так сразу закрылся, а когда перед выходом проверяли лодку, то в цистерне пресной воды обнаружили дохлую собаку. Мне всегда долдонили, что перемены к лучшему. Чёрт бы побрал тех умников, пусть вернут мне то, плохое, что было раньше!
Выговорившись, Олаф молча отломил кусок хлеба и, подняв на свет, проворчал:
– Плесень нужно срезать потолще. Я не виню Мартина – тут уж ничего не поделаешь, в этой трубе гниют не только продукты, мы тоже гниём. Месяц в море, и буханки превращаются в «белых зайцев», но мог бы срезать хотя бы на палец. Когда-нибудь он нас отравит.
Внезапно по ушам ударило перепадом давления, и все как по команде скривились, замерев с раскрытыми ртами. Клим уже знал, что так происходит, когда закрывается клапан «шноркеля», но Шпрингер не упустил возможность его поучить:
– Говорят, что название «шноркель» придумал сам папа Дёниц, вспомнив простонародное название носа, – но, как любой нос, его иногда закладывает. А по сути – это две трубы…
– По одной уходят выхлопные газы двигателей, – оборвал его Клим, – а по другой воздух поступает к дизелям и в лодку. Вилли, я всё это знаю.
– Верно… – разочарованно протянул Шпрингер. – Если волна накрывает клапан, то двигатели сосут воздух из отсеков лодки, и по ушам получается – бам!
Вайс хмыкнул, вытер рукой рот и ехидно заметил:
– Русский учится быстрее, чем ты. В начале плавания наш Вилли тыкался по отсекам как слепой сосунок, хотя в учебке тебя должны были научить безошибочно бегать по лодке даже с закрытыми глазами.
– Да разве сейчас учат! – взвился Олаф. – Помню, я в учебке…
– Заткнись, – беззлобно пресёк очередные воспоминания Сигард. – Вилли, зачем ты вообще пошёл в подводники? Я понимаю, если бы ещё пять лет назад, но в сорок пятом только последний дурак мог залезть в этот железный гроб. Ты видел, какие скорбные физиономии были на причале, когда нас провожали в последний раз?
– Точно подметил! – засмеялся Олаф. – Мне приходилось видеть похороны и повеселее. Но я знаю, почему Вилли среди нас. Признавайся, наслушался сладких речей доктора Гёббельса? Думал, будешь героем, а оказалось, что здесь сплошная скука, а иногда тебя болтает в трубе, как свалившуюся в бутылку мышь? Да-да, видел себя морским волком, а как только ступил на лодку, – вспомни, что тебе командир сказал?
– «Не делай из себя героя, а просто делай своё дело», – потупился Шпрингер.