– Тогда кто?
– Обер-лейтенант Бауэр.
– Интересно… – удивлённо присел на ящик старшина.
– А я всегда говорил, что лучшая еда для немца – другой немец. Сигард, отойдём! – перекрикивая двигатели, указал на дверь электромеханического отсека Олаф. – Сейчас станет ещё интересней.
Мучимый любопытством, Клим, здраво рассудив, что раз он тоже механик, то приглашение касается и его, пошёл следом. Здесь было немного тише, а когда дверь закрыли на рычаг, то и вовсе стало возможно разговаривать, не переходя на крик.
– Рассказывай, – Олаф вытолкнул в центр прохода Шпрингера.
Вилли молчал. Тогда Олаф начал говорить сам:
– Говорят, ты бросился на обера?
В ответ ни слова.
– Видал, Сигард? – продолжал Олаф. – У нас здесь бунт на коленях. Ты умом тронулся?
– Как всё произошло? – спросил Вайс. – Только, пожалуйста, Вилли, хватит корчить глухонемого. Выкладывай всё как было!
И тогда плечи Шпрингера вдруг затряслись, колени подогнулись, и он потеряно сел, обхватив голову.
– Я не знаю, как всё получилось. Он даже собаку… – произнёс он глухо. – Она забилась под сарай, но он её всё равно достал.
– Собаку? – Вайс, ничего не понимая, взглянул на Олафа. – Какую собаку?
– Поначалу она лаяла, затем спряталась, но обер-лейтенант Бауэр вытащил её за цепь и заколол.
– Заколол?
– Да, кортиком. Он и смотрителя с женой… Увидев такое, Дирк хотел их застрелить, чтобы не мучились, но обер-лейтенант не дал. Он издевался над ними, прибивая к полу руки и ноги.
– И тогда ты…
– Да. Я хотел ему помешать. Им было уже много лет – старики. Старше моего дедушки Франца. Они не могли ему ответить. Я видел его глаза – глаза садиста. Это было ужасно! Всюду кровь, Бауэр скользил по ней, падал, по плечи в крови, с перекошенным лицом. Он как одержимый вгонял лезвие раз за разом и наслаждался криками. Наш первый помощник – кровожадная сволочь.
– Ну, это не новость, – произнёс Олаф. – Хуже другое, что ты нажил себе врага. Обер такого не простит. А ты хотя бы разок его достал?
Вилли кивнул, ещё ниже уронив голову, и тихо, протяжно вздохнул.
– Тогда он тебя точно изведёт. У нашей безлобой обезьяны, у которой череп начинается от бровей, память на такое длинная. Будь сейчас другое время, он бы точно отдал тебя под суд.
– В том-то и дело, что сейчас другое время, – задумчиво покачнувшись, сложил на груди руки Вайс. – Тут уж как кэп решит. Командир наш – тоже не подарок. Он привык относиться к экипажу покровительственно. Его власть на лодке куда выше, чем права любого из нас, но иногда он справедлив. И думаю, поступок Бауэра ему тоже не понравится. А с другой стороны, ты поднял руку на офицера, так что как он поступит, я судить не берусь.
– Что же с ним теперь делать? – спросил Олаф, кивнув на Шпрингера.
– Оставь его, – ответил Вайс. – Наш мальчик не так представлял себе пиратские набеги. В книжках о такой «романтике» не писали?
– Бауэр забрал с маяка ещё горячий кофейник! – поднял глаза Вилли. – Представляете? Они пили кофе, а он их убил и забрал кофейник.
– Птичка ранняя такая, на рассвете кофе пьёт… – заботливо похлопал его по плечу Вайс, задумчиво глядя на дёргающийся затылок. – Ладно, ладно, мы поняли, ты только, пожалуйста, снова не начни истерить. Пока здесь побудь, а я переговорю с вождём. Олаф, возьми у Мюллера таблетки, дай Вилли, пусть придёт в себя. Что там нам положено от переутомления? Кофеин, первитин?
– Не знаю. Я их не жру.
– Мюллер знает. Если командир захочет увидеть Вилли, он не должен выглядеть размазнёй.
– А ещё обер-лейтенант… – продолжал всхлипывать Шпрингер.
Больше Клим слушать не стал. Он тяжело поднялся, вышел из отсека и, покачиваясь, пошёл по проходу, с трудом переставляя ватные ноги. На душе было муторно и тошно. Он будто сам побывал на маяке и стоял по локоть в крови. Всем своим существом он ощущал причастность к убийству. Словно бесчувственная, набитая соломой кукла, Клим шёл сквозь кубрик, наступая на не успевшие убраться ноги и не слыша удивлённых возгласов в спину. Шёл, ничего не замечая и не разбирая дороги. Остановился, когда уткнулся в бронированную переборку центрального поста. Поднял голову, непонимающим взглядом уставился на лампу над дверью гальюна, с трудом вспоминая её предназначение. Лампа не горит – свободно. Клим потянул дверь на себя. В гальюне над крохотной раковиной два крана – один с пресной водой, другой с морской. Пресная – только для чистки зубов, морская – расходуй сколько угодно. Клим открыл до отказа оба крана, зачерпнув, обрушил на голову холодную свежесть. Поливал долго, пока не стал ощущать, что к нему начинают возвращаться звуки.