– Тащи своих блох от меня подальше, – не остался в долгу Клим, удивившись собственной злости.
– Нет у него блох, – вступился за Йохана Олаф. – Раньше были, но после того, как в Лорьяне он свалился в бочку с соляркой, не осталось ни одной. Хотя все по привычке, считают его блохастым.
Олаф занял койку через проход напротив и теперь ехидно выглядывал из-за шторы.
– Скорее паршивая живность появится у тебя. Лоснящиеся жирные вши и блохи! В тёплых морях мы хотя бы могли помыться, плавая нагишом вокруг лодки, а здесь завонялись как столетние козлы. Хотя там тоже полно своих гадостей. Те же акулы. Как-то спасали экипаж с нашего напоровшегося на подводную глыбу танкера. Плавали в темноте и разыскивали горящие на жилетах красные лампочки. Только увидим, гребём изо всех сил, пытаемся подойти, а там жуткий крик, вода вскипает – и достаём половину туловища.
– Мерзость! – неожиданно скрипит с нижней койки зубами Ломан. – Что за чушь ты несёшь? Только что придумал?
– Заткнись, недоумок! – не остаётся в долгу Олаф, и на короткое время наступает тишина.
Клим сверху посмотрел вдоль кубрика. Куда не глянешь, всюду измученные, тупые лица, без единого проблеска в глазах, не вызывающие ничего, кроме отвращения и раздражения. Если с кем-то встречался взглядом, то в ответ получал ту же реакцию. Даже не верилось, что где-то живут улыбающиеся люди, есть уютные дома с тёплыми квартирами, зелёные сады, твёрдая почва под ногами. Вместо трюмной вони витает запах сирени.
– Сейчас день или ночь? – вдруг, ни к кому не обращаясь, задался вопросом Ломан.
– Какая тебе разница? – тут же откликнулся Олаф.
– А где мы сейчас находимся? – не унимался Ломан. – Всё ещё у берегов англичан?
– Да какое тебе дело, дебил?
Тяжело вздохнув, Клим отвернулся к стене. В воздухе витала беспричинная злоба, и он чувствовал, что начинает поддаваться общему настроению. Ещё Клим давно обратил внимание, что на лодке царит невероятная кастовость. Подводники, впрочем, как и все моряки, не скрывают общее презрение к сухопутным крысам, считая их недостойным уважения мусором. Но затем идёт разделение на тех, кто ходит по воде и под водой. Здесь уж матросам с кораблей лучше не попадаться подводникам под руку. Эти до непристойности упиваются собственной исключительностью и профессиональной гордостью. Но и на самой лодке существует разделение на машинное отделение и всех остальных. Даже в такой тесной трубе, если нет против кого объединиться извне, то кастовый дух безраздельно витает в отсеках, расчленяя на своих и чужих. Но и это ещё не всё. Машинное отделение, в свою очередь, тоже делится на электриков и дизелистов. И тут уж кого в данный момент больше, за тем и правда. Но существует единственно особая каста, перед которой пасуют все остальные, – маленькая привилегированная каста, приближённая к коку, офицерам и, что более весомо, – к командиру. Это радисты и акустики. Её яркий представитель Мюллер неожиданно появляется в дверях кубрика и заупокойным голосом вдруг сообщает:
– Убили Вольфганга Люта.
«Кто это?» – хотел спросить Клим, но, увидев общую реакцию, вовремя прикусил язык.
– Как убили?! – вскочил с койки Олаф. – Англичане?
– Немецкий часовой.
– Чего ты несёшь? – оторвал от подушки голову Ломан. – Вы что сегодня, соревнуетесь, кто придумает большую дурость?
– Легенду нельзя убить, – не поверил Шпрингер.
Словно пастор на проповеди, Мюллер закрыл глаза, опустил голову, погрузился в скорбную паузу, но желание похвастаться собственной осведомлённостью взяло верх, и он окинул кубрик высокомерным взглядом.
– Сейчас, камрады, в Германии творится такое, что лучше держаться от неё далеко и ещё дальше. Радио говорит, что наш Фатерлянд наводнили дезертиры, беженцы, мародёры, но самое страшное – вырвавшиеся на свободу и горящие местью пленные лагерей. Всюду такой бедлам, что англичане для наведения порядка разрешили по ночам немецкие патрули, а у важных объектов стали выставлять часовых. В настоящее время немецкое правительство во главе с гросс-адмиралом Дёницем находится в Мюрвике, в военно-морском училище. Лют организовал его охрану, но пять дней назад, тринадцатого мая, часовой не разглядел его в тумане и влепил пулю аккурат под козырёк фуражки. Сегодня прощание. Радио так и говорит: с подобающими почестями и салютом. По всей Германии собирают командиров-подводников, чтобы нести на процессии награды нашего прославленного Люта.
– Чёрт! – растрогался Олаф. – А ведь я мог попасть на его сто восемьдесят первую. Лодка Люта стояла рядом с нашей, и им срочно требовался механик. Они тогда готовились побить рекорд по длительности патрулирования. Проболтались в море тяжёлых двести шесть дней, но зато весь экипаж получил железные кресты первого класса. Мне бы на грудь в самый раз. Бабы на него западали, как пчёлы на мёд.