– Какого чёрта?! Ты сломал мне нос!
– Клюв, – невозмутимо ответил Адэхи, разглядывая свою работу на залитом кровью лице. – Ты должен был сказать «клюв».
– Клюв?
– Удар орла ломает клюв. И к тому же ты забыл добавить «герр инженер».
– Но за что?! Русский первым начал!
– Сомневаюсь. Да и знать не хочу. Сейчас же пожмите друг другу руки, а если повторится, клянусь, я обоих воткну в торпедные аппараты и выплюну за борт. И это касается всех. Тапперт, руку!
Олаф послушно протянул окровавленную ладонь Климу.
– Русский, с ним лучше не спорить, – потупился он, стараясь не смотреть противнику в глаза.
– Твоя очередь!
Голос Адэхи зазвенел, как натянутый на наковальне металл, поэтому Клим и без Тапперта догадался, что время шуток прошло. Он невозмутимо пожал протянутую руку и молча сел на койку.
– Удивительное наблюдение: старость не так почётна, как смерть в бою, но все почему-то предпочитают именно её, – довольно кивнул Адэхи. – Я бы хотел проверить эту мудрость. Любого, кто помешает мне это сделать, я сочту своим врагом и живьём сдеру скальп. Если снова решите помериться силами, вспомните мои слова.
И прежде чем кто-нибудь успел издать хотя бы звук, Адэхи вышел. Тяжело дыша и размазывая по лицу всё ещё сочившуюся кровь, Олаф сел напротив Клима, взглянул искоса и вдруг улыбнулся.
– Но чёрт меня побери! Как он это сделал? Я же один на пятерых бросался, и не получал таких люлей. Он что, меня дулей вырубил?
– Нет, – не удержался от ответной улыбки Клим. – Вот этим.
Он протянул кулак с выпяченной вперёд костяшкой среднего пальца. Олаф повторил, разглядывая получившуюся фигуру.
– А я уж думал, что о драках знаю всё. Не пойму, и чего ты вдруг взъерепенился? Я же тебя только спросил о красотке на перстне.
– Древние греки описывали Эринию, как существо с собачьей мордой и налитыми кровью глазами, – произнёс Клим.
– Собачьей? – Олаф присмотрелся к изображению богини. – Нет, вроде баба. Слыхал? На Канарские острова идём.
– Да, – кивнул Клим.
– Я там был. Тепло, хорошо, песчаные пляжи. Там растут драконовые деревья.
– Я читал.
– А я видел.
Они ненадолго замолчали, каждый думая о своём. Вскоре Олаф неожиданно встрепенулся и, лукаво взглянув на Клима, спросил:
– У тебя нет ничего ценного? Может, кольцо спрятал или часы? Я бы с тобой договорился.
– Нет.
– Ну, нет так нет, – вздохнул Олаф.
И они снова замолчали, слушая, как через переборки гремят оба дизеля. С противоположной стороны доносились ругательства командира Зимона, устроившего разнос радисту. Его голос не смогли заглушить даже завывания двигателей.
Глава девятая
Огромное, безграничное пространство солёной воды. Застывшее, словно отполированная глыба льда. Не имеющее ни конца, ни края. И всё это называется – океан. Удивительно спокойный, ни единой морщинки, ни ряби. Уникальное, редкое зрелище. Но днём такая редкость – просто красота. А вот ночью… ночью безмятежный океан наполняется волшебством. Солнце скрывается за горизонтом, и в небо поднимается большая круглолицая бледная луна. С её появлением неподвижный воздух становится таинственным и загадочным. На тёмной глади образуется серебристая лунная дорожка. Кажется, что по ней можно идти до самого края света. Бесшумно и грациозно острый нос лодки режет дорожку под углом, оставляя за собой светящийся след из миллиарда пузырей и потревоженного планктона. Однако проходит минута, и свечение исчезает. Как по мановению руки волшебника. И пусть всезнающий грамотей скажет, что это всего лишь сияние одноклеточных динофлагеллятов, запускающих свою иллюминацию от движения в толще воды. Мол, электрический импульс, возникающий в результате механического стимула, открывает ионные каналы, работа которых и активирует светящийся фермент. К чёрту этого зануду-умника! Очарование ночного застывшего океана не вписать в формулы, не истолковать наукой, объяснение ему одно – колдовство. Клим стоит на палубе рядом с Вайсом и чувствует, что у старшины, как и у него, перехватило дыхание. Произнеси хотя бы звук, и это расценится как преступление. Но, кажется, Олаф об этом не слышал.