– Я такое видел на экваторе, – произносит он полушёпотом, не упустив случая напомнить о своём опыте бывалого моряка.
– Заткнись, – беззлобно обрывает Вайс, зачарованно глядя в небо.
– А давайте попросимся у кэпа спать на палубе. Если вытащить матрац и подушку, то можно любоваться всю ночь.
– Не даст, – качнул головой старшина, и было видно, что такая мысль посещала и его. – Если самолёт, то мы не успеем уйти под воду.
– Да, я понимаю, – соглашается Олаф. – Просто накатило.
– У нас в детдоме, – решается прервать молчание Клим, – Октябрина Захаровна любила читать вслух Жюля Верна. Он много писал о море. Я слушал и всегда представлял море разным. Чаще бурным, иногда спокойным. Но только не таким. Теперь я вижу, какими блёклыми были мои детские фантазии.
Неожиданно в корме раздаётся «бум-бум-бум», палуба под ногами начинает трястись мелкой дрожью, в лунное небо взлетает чёрное облако выхлопных газов, и моряки как по команде, в унисон, вздыхают тяжело и протяжно. Лодка запустила дизеля для зарядки аккумуляторов, и теперь их место было там, внизу, где обыденно до ломоты в зубах и далеко не до волшебства.
– Идёмте, – направился к рубке Вайс.
– Сигард, днём мы плывём под шноркелем, но всю ночь на поверхности. За всё время ни одной воздушной тревоги. От свежего воздуха у меня даже стали заживать фурункулы. Так почему бы ночь не проводить на палубе, а спускаться только на вахты? Откуда здесь возьмётся самолёт?
– Хартманн сказал, скоро Мадейра.
– Он так сказал? – недовольно переспросил Олаф.
Подняв глаза на мостик рубки, где вахта, во главе с первым помощником, тоже любовалась красотами океана, Тапперт пропустил вперёд Клима и лишь потом нехотя полез сам. Хотелось любой ценой заполучить хотя бы один лишний глоток воздуха. И вдруг по ушам мощно ударил сигнал ревуна.
– Тревога! – выкрикнул с мостика Бауэр и тут же скрылся в люке.
Клим уже научился слетать вниз на одних руках, лишь символически касаясь ногами трапа. Задержишь следующего за собой – и считай, что обеспечил себе час тренировок. Такое в лодке не прощается, потому что промедление стоит жизни. В центральном посту белое освещение уже сменилось на тускло-красное, и, рухнув на палубу, он в полумраке никого не смог рассмотреть, но прежде чем покинул отсек, успел услышать лишь единственное слово – «самолёт!»
– Самолёт, – произнёс Зимон, освободив локтями место у штурманского стола. – Где мы сейчас?
– Пятьдесят миль западней Мадейры, – ответил Хартманн.
– Чей он может быть?
– Я не видел никакого самолёта! – оправдываясь, выкрикнул Бауэр.
– Радиопереговоры услышал Мюллер, – отмахнулся Зимон. – Инженер, на перископную глубину.
Прильнув к окулярам и сделав с перископом круг, он осмотрел увеличенное оптикой небо, надеясь увидеть среди звёзд слабую точку летящего самолёта. Обычно его выдавали горячие вспышки пламени выхлопных газов двигателей. Не заметив ничего подозрительного, Зимон присел у люка, откуда была видна радиорубка.
– Ганс, есть что-нибудь ещё?
– Герр командир, то, что передают телеграфным ключом, закодировано, но переговоры между самолётами – в открытой сети. Их как минимум двое. Наводят друг друга на обнаруженную лодку.
Зимон вскочил и ещё раз развернулся с перископом, меняя углы оптической призмы. Однако лунное небо по-прежнему было пустынно, и ни одна звезда не меняла своего положения относительно других. Озадаченный Зимон удивлённо пожал плечами, уступив место Мацуде, – может, у него зрение острее? А затем радист его добил окончательно.
– Американские патрульные «Либерейторы», – произнёс он, закрыв глаза и весь обратившись в слух. – Передают, что преследуют подводную лодку. Один из них прошёл над ней, осветив прожектором.
– Прожектором? – спросил окончательно сбитый с толку Зимон. – Дьявол, что происходит?
– Прежде чем лодка успела погрузиться, экипаж опознал в ней немецкую подводную лодку седьмой серии. Так и сказали: «лодка бошей».