Губенштрассе была настолько разрушена советскими снарядами (без листочков: «Товарищи, только это мы и можем для вас сделать»), что Шильке с трудом мог находить дорогу. Он застрял на перекрестке, заблокированном разбитым бронетранспортером, который под советским обстрелом влетел в грузовик. Капитан начал забираться на искусственную гору из кирпича, металла и искореженных транспортных средств. Интересно, а что сделают поляки, когда уже захватят власть в городе?..
Пиво он не разлил. Умело спрыгнул с груды мусора прямо в руки собственных солдат, собравшихся возле служебного хорьха и фургона.
— Все в порядке, герр капитан? — спросил Хайни, небрежно салютуя. Все знали, что их офицер — «свой парень», и что он ни за что не отдаст их на погибель на каком-то Богом забытом отрезке фронта.
— Более менее, — услышал солдат в ответ.
Но Шильке интересовал исключительно его собственный «полис страхования жизни».
— На месте?
— На месте, — большим пальцем Хайни показал на фургон. — Закрылся внутри и только приказал запустить вентилятор, потому что ему жарко.
— О'кей, — бросил по-английски Шильке. Что ни говори, а язык врагов знать надо. — Как дела?
— Спокойно, герр капитан. Один раз пальнули из чего-то крупного, но взорвалось где-то на Холландвайзен. Поликарповы, — это он говорил о легких советских бомбардировщиках, — тоже сегодня не сильно нахальничают. Скука.
— Тогда имеется шанс дожить до вечера.
Шильке открыл заднюю дверь фургона и поднялся вовнутрь.
В тесном пространстве, на большом ящике советской радиостанции сидел Холмс. Персональный полис страхования жизни Шильке, который подал Холмсу пакет с термосом, булочками и бокалом. Тот молниеносно распаковал. Содержимое явно ему нравилось. Начал он с булочек.
— Замечательные! — пробормотал Холмс с набитым ртом. — Превосходные!
Сейчас он не знал, за что взяться в первую очередь: за все еще холодное пиво или за пахучий, ароматный кофе.
— Вижу, что ты понюхал пороха.
— Оставь меня, блин, в покое.
— Ой-ой-ой. Убил кого-то, и теперь у тебя кровь на ручках?
— Заткнись!
— Ну, точно, — у жующего не осталось сомнений. У него вообще никогда не было сомнений. Чертова интеллектуальная машина. — Убил, значит.
— Катись к черту!
— Глупый пацифист. Точно такой же, как и я сам. — Булочки были Холмсу явно по вкусу. Он продолжал говорить с полным ртом. — Вот, типичный немец. Жизнью рискнул, чтобы чего-то узнать, потому что порядок важнее всего.
— Заткнись, сказали же тебе.
— Кретин!
— Идиот!
— Ну ладно, в очередной раз мы представились друг другу.
Холмс языком вытаскивал из зубов остатки земляники и запивал их кофе. А Шильке видел Риттера, которому воткнул в руки две гранаты, а еще сержанта, который случайно заслонил его и получил три пули. Он видел смерть, шествующую по коридору начальной школы.
— Пиво тоже неплохое, — сообщил его «полис». — Это с той пивоварни, трубу которой мы видим?
— Да.
— Да ладно уже, перестань дуться и скажи, чего узнал, моя ты пенсия. И скажи, наконец, ты правду кого-то пришил?
— Да.
— Русского?
— Немца.
— Ну ладно. А Риттера нашел?
— Да. И как раз его убил.
— Блин, ты чего, с ума сошел? Отправился туда и среди сотен солдат — стреляй не хочу — ты должен был пришить именно нашего единственного свидетеля?
Шильке возмущенно глотнул коньяку из своей фляжки. Он ненавидел этого сукина сына. Ненавидел этого типа, который всегда был прав. Он считал его… К сожалению, они были сиамскими братьями. Если погибнет Шильке, конец и Холмсу, чуть ли не в тот же самый момент. Если погибнет Холмс, Шильке сделается человеком без будущего. Разве что это будущее определит ему курорт ГУЛАГ. Они были неразрывны. Сейчас они были приписаны один к другому. Истинные сиамские братья. Смерть одного означает смерть и другого. И воистину: tertium non datur.
— Ну хорошо, — Холмс занялся пивом. — И чего ты узнал?
— Нойманн — это не человек, — ответил Шильке.
— Ага, — Холмс принял данную информацию спокойно. — Это многое объясняет.
«The Holms», именно так звучал его псевдоним, то есть майор Мачей Длужевский, агент польской разведки, медленно поднялся с сундука, в котором пряталась советская радиостанция.