В связи с тем, что Громыко не смог оставить меня постоянно на работе в МИДе, я попросил Корниенко посодействовать моему устройству в Институт США и Канады Академии наук СССР (директор академик Г.А. Арбатов) или в Институт мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО). Директором последнего был член ЦК КПСС академик Н.Н. Иноземцев. Позже в академических кругах ходили слухи, что он в 1982 году покончил жизнь самоубийством. Помощник М.С. Горбачева А.С. Черняев считает, что Иноземцеву «приклеили какую-то «махинацию» с казенными телевизорами и быстро свели его в могилу». Но имеются и другие версии. Автор книги «Андропов» С.Н. Семанов пишет, что в стране и за рубежом хорошо знали покойного брежневского приближенного Н.Н. Иноземцева, одного из «серых кардиналов» теневого московского руководства. Но не все знают, отмечает далее историк Семанов, что последним земным деянием академика было возвращение им в казну 16 тысяч рублей в возмещение ворованных материалов для постройки подмосковной виллы. Расследованием этого занимался КГБ СССР, естественно, не без ведома Андропова. Как известно, в 1982 году покончил жизнь самоубийством первый заместитель председателя КГБ СССР, генерал-армии С.К. Цвигун, который был приставлен Брежневым к Андропову для контроля его деятельности.
Примерно через две недели Корниенко сообщил мне следующее. Арбатов не согласился принять меня на работу, так как «в его институте бывает слишком много иностранцев». Видимо, поэтому некоторые сотрудники этого института столь охотно в дальнейшем работали на иностранную разведку. В частности, как пишет генерал КГБ в отставке Р.С. Красильников, старший научный сотрудник, специалист по военно-политическим проблемам, пользовавшийся личным расположением директора института Владимир Поташов, уехав в 1981 году в США, работал там на ЦРУ и нанес своим «шпионским сотрудничеством с американской разведкой ущерб государственной безопасности и обороноспособности Советского Союза». Бывший разведчик А.А. Соколов отмечает, что в одном и том же отделе Института США и Канады работали шпион Сергей Федоренко и др. Следует подчеркнуть, что американская разведка всегда проявляла интерес к этому институту. 5 апреля 2004 года коллегия присяжных Мосгорсуда из 12 человек единогласно приговорила к пятнадцати годам лишения свободы И.В. Сутягина — заведующего сектором военно-технической и военно-экономической политики отдела военно-политических исследований института. Шпион передавал сведения закрытого характера представителям военной разведки США.
Отец писал в своей книге об Арбатове следующее: «Мне приходилось неоднократно работать вместе с Арбатовым во временных комиссиях, образуемых для составления проектов особо важных брежневских выступлений. Любезный и покладистый с вышестоящими и с друзьями, а тем более с американцами (и вообще иностранцами), Арбатов был высокомерен и часто груб с подчиненными. Более энергичного пропагандиста советской системы трудно было бы сыскать. Но я бы лично ему не доверился. Человек интеллигентный, амбициозный, но беспринципный и неразборчивый в средствах, он точно так же служил бы любому — без малейших колебаний, лишь бы это отвечало его личным интересам». Отец далее отмечал, что арбатовский институт использовался ЦК КПСС и КГБ как некий форпост, выполняющий ряд задач: сбор ценной информации, пропаганда советских воззрений, вербовка в США лиц, симпатизирующих СССР, распространение ложных сведений. Последнее происходило особенно успешно, поскольку СССР удалось создать благоприятное мнение на Западе о статусе и деятельности данного института. Основная задача Арбатова, писал далее отец, состояла в том, чтобы выявлять настроения и тенденции в среде влиятельных американцев, способных оказывать воздействие на позицию администрации США. Арбатов также должен был пропагандировать и защищать советскую точку зрения. В этом качестве он оказался, несомненно, полезным приобретением для Брежнева и других кремлевских руководителей.
Арбатов пишет в своих мемуарах: «Сотрудникам института и мне лично американские власти в начале 80-х годов начали чинить всевозможные препятствия, главным образом, чтобы помешать выступлениям в средствах массовой информации США. В 1982 году, например, мне, чтобы сорвать участие в престижной телепередаче, сократили разрешенное визой время пребывания в США; в 1983 году дали визу с условием, что я не буду иметь никаких контактов со средствами массовой информации, и т. д.». Видимо, США прислушались к оценке деятельности Арбатова, данной моим отцом.
Между прочим, в 1970 году, когда отец вернулся в Москву из длительной загранкомандировки из Нью-Йорка (там он был уже Чрезвычайным и Полномочным Посланником СССР, старшим советником Постоянного представительства СССР при ООН), Арбатов предложил ему в своем институте должность старшего научного сотрудника на полставки — хорошо оплачиваемую, но необременительную работу. От отца требовалось только консультировать самого Арбатова и Громыко-младшего, которого предусмотрительный директор сделал начальником отдела своего института. Как правило, министр неохотно разрешал своим подчиненным (отец был его личным советником) работать за пределами министерства. Однако он на сей раз легко согласился, чтобы мой отец поработал в отделе института, которым руководил сын министра.
Иноземцев отказал Корниенко принять меня на работу в свой институт без указания каких-либо причин, и это не случайно, ибо А.Н. Яковлев называет данный институт «научно-исследовательской базой ЦК КПСС». Институтские ученые часто привлекались к подготовке выступлений и докладов для высшего руководства СССР.
Как отмечает О.А. Гриневский, Андропов пробил через Политбюро решение, позволяющее директорам ИМЭМО, Института США и Канады, Института востоковедения и некоторых других более свободно выезжать за рубеж. Кроме того, им, хотя и немного, расширили рамки дозволенного при изложении советской позиции в беседах с иностранцами. Однако Андропов сделал это не из любви к науке. Директора указанных институтов должны были выполнять отдельные поручения ЦК КПСС, а записи о беседах с руководителями иностранных государств направлять в Москву по каналам КГБ. Кроме того, теперь в столицах зарубежных стран их встречали и обслуживали представители КГБ. Громыко весьма прохладно отнесся к данной затее, усматривая в ней конкуренцию своей монополии на ведение внешней политики. Но с Андроповым спорить не стал, хотя МИД был по-прежнему закрыт для указанных директоров и с секретными документами их там не знакомили.
Иногда эти институты присылали в МИД свои разработки. Один раз при мне такой опус пришел и в наш сектор по разоружению ОМО из Института США. Никакого интереса для руководства отдела данная научная работа не представляла, так как была оторвана от жизни и реальных переговоров по разоружению. Я тогда составил руководству соответствующую справку.
Любопытно, что Г.М. Корниенко в сталинские времена являлся капитаном госбезопасности. Он вспоминает, что сказал об этом Андропову и вдруг почувствовал — председатель КГБ расстроился, ибо самый информированный в стране человек не знал данной детали биографии первого заместителя министра иностранных дел. Андропов сердито чертыхнулся: «А мои говнюки не удосужились сказать мне об этом».
Следовательно, у меня не было другого выбора, как работать в Институте права (как его коротко называют). Однако процесс моего оформления затянулся, так как директор института, член-корреспондент АН СССР В.Н. Кудрявцев (в то время) поставил условием моего приема на работу смену фамилии и высокое поручительство. Как грубо выразился Курышев: «Надо искать жопу». Я его сразу не понял, и он пояснил: «Я имею в виду поручителя, который будет отвечать за вас, если вы поведете себя не так, как надо». Тогда мне никто не сказал, кто же за меня поручился. Только через много лет, в начале 90-х годов, на одном из совещаний в институте мне признался посол в отставке, доктор юридических наук, профессор О.Н. Хлестов, что в качестве высокого поручителя в 1978 году выступил он (тогда Хлестов был членом Коллегии МИДа СССР, заведующим договорно-правового отдела).
Смена фамилии затянулась на много месяцев по непонятным причинам. Я думаю, в основном из-за бюрократизма, обычного тогда для органов загса. Мне также пришлось сменить и отчество на Алексеевич. Но от отца я не отказывался, и в свидетельстве о рождении в качестве отца был указан он. Таким образом, в связи с тем, что районный загс задерживал мне выдачу новых документов, несмотря на усиленное давление КГБ, я проработал в МИДе до апреля 1979 года.