Громыко свободно говорил по-английски. Почти ежедневно к нему домой поступали газета «Нью-Йорк таймс», журнал «Тайм» и другие западные периодические издания. Иногда он охотно проглядывал рассказы в картинках и политические карикатуры, помещаемые в прессе. Любил он также читать материалы из исторических архивов, был поклонником князя Александра Горчакова — выдающегося дипломата XIX века. У себя в квартире министр с удовольствием смотрел кинофильмы. Будучи в США, он часто посещал просмотры советских картин в здании нашего представительства в Нью-Йорке, а в загородном замке в Гленкове его свита всегда старалась держать под рукой копию еще довоенной кинокартины «Пиковая дама». Это был один из его любимых фильмов — он смотрел его по крайней мере десяток раз. Еще нравилась ему голливудская лента «Унесенные ветром», которую он также видел много раз. Однако знаменитый фильм «Крестный отец» о сицилийской мафии оставил Громыко совершенно равнодушным. Тем не менее его пониманию США (да и СССР) недоставало чего-то существенного. За пределами его политического кругозора оставался фактор, именуемый «простым народом». В США Громыко не видел ничего, кроме официальных зданий, где работал и отдыхал. Если он выходил на прогулку, то лишь в пределах огороженной территории резиденции в Гленкове.
Немалое внимание уделял Громыко своему гардеробу. Он носил элегантные костюмы из дорогих заграничных материалов, сшитых на заказ в мидовском ателье. Мои родители поставляли такие отрезы для него из Нью-Йорка в изобилии. Правда, вкусы министра можно было бы назвать дремуче-консервативными. Из-за личного пристрастия Громыко к старомодным шляпам моему отцу однажды пришлось потерять массу времени и порядком потрепать себе нервы в конце 60-х годов. Одну свою шляпу министр купил когда-то, в незапамятные времена, и она уже имела весьма потрепанный вид. В очередное посещение министром Нью-Йорка его помощники обрыскали весь город, ища ей замену, но вернулись ни с чем. Громыко настаивал, чтобы ему купили абсолютно такую же шляпу, как и его старая. Один американский продавец, посмотрев на нее, сказал, что видел подобную шляпу лет пятьдесят назад. Лидия Дмитриевна Громыко решила поручить это нелегкое дело моему отцу: «Аркадий Николаевич, вы знаете Нью-Йорк лучше всех нас. Может быть, вам с вашими связями удастся достать для Андрея Андреевича точно такую же шляпу?»
Отец вспоминает в своей книге, что легче было бы, наверное, разыскать редкую почтовую марку или какое-либо уникальное антикварное изделие. Он буквально прочесал вдвоем с приятелем-американцем весь Манхэттен, обойдя десятки магазинов — от Орчард-стрит до верхней части города, — пока они наконец не разыскали нужную шляпу в пыльной кладовой какого-то магазинчика.
За границей Громыко называли мистер «Нет». Однако это было не совсем справедливо, так как ему приходилось часто говорить «нет» в ООН во времена «холодной войны», когда США, используя следовавшее за ними большинство, навязывали СССР неугодные решения. Кроме того, представители США в ООН гораздо чаще, чем Громыко, говорили «нет», ибо отвергали почти все выдвигавшиеся предложения СССР по различным вопросам. Часто утверждали, что Громыко никогда не улыбался. И это неправда. Он часто улыбался, но как-то застенчиво. В.М. Фалин сравнивал улыбку министра с улыбкой Моны Лизы. Любил шутки к месту и короткие анекдоты. Как-то во время разговора с Фам Ван Донгом, премьер-министром Вьетнама, он предложил сделать паузу и спросил: «Знаете ли вы, что такое обмен мнениями? — и, коварно смотря на Капицу, ответил: — Это когда товарищ Капица приходит ко мне со своим мнением, а уходит с моим», — и захохотал. Капица всегда был немного задирист, хотя всячески старался избавиться от этого свойства характера. Он заметил, что бывает и наоборот. «Но это редко!» — парировал министр.
О.А. Гриневский отметил, что Громыко, будучи глубоко образованным человеком, тщательно скрывал свои знания от коллег по Политбюро ЦК КПСС.
Отец писал, что как дипломат Громыко почти не знал себе равных. Он всегда тщательно готовился к дискуссии, легко и безжалостно теснил своих оппонентов, заставляя их переходить к обороне, — даже в тех случаях, когда позиция СССР была далеко не бесспорна. С не меньшим успехом он умел действовать и в тех ситуациях, где ему приходилось становиться любезным и уступчивым партнером. Он мастерски подчеркивал выгодные ему детали, умело и незаметно выторговывая у противника существенные уступки в обмен на незначительные, так что, когда тот осознавал, что произошло, оказывалось уже поздно. Он был неплохим актером, без труда скрывавшим свое настроение и подлинные намерения. Как правило, министр держался серьезно и собранно, но иногда давал волю гневу, то ли действительному, то ли нарочитому. Порой он был флегматичен и загадочен, точно сфинкс, порой подшучивал над окружающими и веселился, хотя по большей части шутки и остроты получались у него несколько тяжеловесными. Мой отец вспоминал, как Громыко в начале тура переговоров внезапно делал уступки в вопросах, которые СССР намечал отстаивать изо всех сил, но не меньше озадачивали и такие моменты, когда он вдруг с невероятным упорством начинал цепляться за пункты, заведомо не представлявшие для СССР ценности, и, более того, такие, по которым Политбюро уже заранее разрешило уступить. Громыко так давно начал работать на дипломатическом поприще, что у него выработалось впечатление, что нынешние его партнеры с их позициями уйдут в забвение, в небытие, а он по-прежнему будет неутомимо продолжать свою деятельность. Он считал, что Советский Союз превосходил в дипломатии США, имея в виду частые перемены американского персонала на важных дипломатических постах и делегатов на ответственных переговорах. Дипломаты МИДа очень веселились всякий раз, когда новая компания дилетантов и политиков-любителей, назначенных новым президентом США, наводняли Государственный департамент США.
О.А. Гриневский вспоминает, что Громыко поучал своих дипломатов: «Если у вас есть запасная позиция — держите ее до самой последней минуты: пусть ваш визави выложит все, что у него есть, на стол. И только когда он рассердится и встанет из-за стола, чтобы уйти с переговоров, делайте свою уступку. А еще лучше — дайте ему уйти: пусть немного поостынет и, может быть, одумается. Не так-то легко уйти с переговоров и взять на себя ответственность за их срыв. Если же нет — пошлите кого-нибудь из своих советников: пусть он намекнет, что есть-де у вас запасная позиция в кармане. А когда этот визави вернется, сделайте удивленный вид: мол, это недоразумение — вы не так поняли моего советника. И начинайте все сначала».
Несмотря на неоднократные приглашения посетить ту или иную страну Африки, Громыко ни разу там не побывал. Если не считать Кубы, не был он и в странах Латинской Америки. Китай его интересовал преимущественно в плане тройственных отношений Москва — Вашингтон — Пекин. Министр говорил моему отцу в этой связи следующее: «Зачем мне туда ехать? Что я собираюсь с ними обсуждать? Нигерия (или любая подобная страна, в том числе арабская) не относится к числу великих держав, как Соединенные Штаты».
В.М. Суходрев, проработавший с министром двадцать девять лет отмечает, что Громыко, безусловно, был незаурядным человеком. Достаточно сказать, что на протяжении многих лет он, выступая, не пользовался шпаргалками, а тем более чужими текстами. Если, конечно, речь не шла об официально утвержденных директивах. Он мог вести беседу часами, не упуская ни одного нюанса или детали. Память у министра была феноменальная. Подобной незаурядной памятью обладал также Г. Киссинджер — помощник президента США по вопросам национальной безопасности и партнер советского министра по многим переговорам. Громыко писал неизменным синим карандашом фабрики «Сакко и Банцет-ти». Во всех случаях он пользовался исключительно им. Эту привычку он перенял от И.Б. Сталина, которому Громыко был обязан началом своей дипломатической карьеры. Характерно, что министр никогда не писал на документах, которые требуют его решения, традиционных резолюций типа «Согласен» или «Отказать». Если он с предложением, содержащимся в документе, не соглашался, он просто перекладывал его в нетронутом виде в папку отработанных бумаг. А если соглашался, то своим синим карандашом писал две буквы: «АГ». Дипломаты говорили: «Агакнул». Сие означало, что бумага подлежала немедленному исполнению.