Он рассказал мне, что в 1948 году он был приговорён за стихи к 10 годам лишения свободы по пресловутой 58-й статье УК РСФСР, а по освобождению, в 1958 году, ему тут же вновь дают 10 лет по этой же статье. Отбыв за инакомыслие 20 лет, Валентин Петрович друзьями-„политиками“ был приглашён в город Новошахтинск. Власти города решили убрать неугодного им поэта. В 1970 году, ему впаяли три года по 206-й статье УК РСФСР, но потом сократили срок до года, потому как не за что было: главное властям хотелось сделать из политического Поэта просто уголовника. В 1972 году по той же статье за хулиганство, советский справедливый суд приговаривает ещё к 5 годам лагерей. Срок свой среди уголовников он отбыл, как он мне говорил трудно, потому что среди воров, наркоманов, лжебизнесменов его как поэта с социальным прицелом не понимали, и он все пять лет жил под кличкой Фашист».
«Этапом на Черняховск с Валентином Петровичем, — пишет В. Антропов, — я пошел 18 мая 1981 года. В Новочеркаской тюрьме нас семерых дураков доблестные чекисты втолкали вместе с уголовниками в тесный черный воронок. Мест было человек на 10-15, но нас загрузили 37, а замешкавшихся травили овчарками. В Вильнюсе нам повезло: побыли в отстойнике только до вечера и опять воронок. Довезли до вокзала. Высадили вместе с уголовниками. Автоматчики с овчарками взяли в кольцо. И вот тут-то произошло чудовищное: душевнобольной, испытывающий галлюцинации вдруг побежал прямо на солдата с автоматом, тот опешил, был опрокинут, но потом очнувшись, полоснул по больному длинной очередью. Больной упал. Две пули засели в его теле — одна в ноге, другая в плече. Первая раздробила бедренную кость, и душевнобольной стал двойным инвалидом.
Пятого июля 1981 года мы прибыли в Черняховскую тюрьму-психушку. В бане нас раздели донага. Сидели и ухмылялись врачи-офицеры, одетые не в белые халаты, а в форму внутренних войск. Я попал вместе с Валентином Соколовым на первое отделение, где майор Михаил Устинович Плискунов приступил к выполнению приказа КГБ — применить к нам интенсивное лечение. Он закалывал нейролептиками поэта В. Соколова. Его казнили. Убивали медленно, планомерно. Мы пытались ему помочь: когда его сильно корежило, передавали корректор — циклодол и сухой чай, чтобы хоть как-то нейтрализовать действия нейролептиков. Валентина Петровича кололи даже за то, что он кормил хлебными крошками голубей на подоконнике.
Когда палачи довели поэта до такого состояния, что он в любое мгновение мог умереть, они поспешили отправить его обратно в Новошахтинскую больницу, что бы он умер как бы на свободе. Он умер 7 ноября 1982 года. Ну, что было потом? Меня выписали в больницу общего типа в город Шахты по месту жительства.
Я, конечно, не знал, находясь в Шахтинской психушке, что моего друга нет в живых. Я попросил поехать в Новошахтинск Николая Борзина, который тоже был в Черняховске навестить Соколова. Борзин в 1984 году, осенью, поехал и привез мне печальную весть, Валентина Петровича нет в живых. Потрясенный этим трагическим известием, я изготовил триста листовок с призывом к борьбе против режима, а в конце поместил стихи Валентина Зэка (псевдоним поэта):
Из сумасшедшего дома я отпросился домой — перетаскать матери уголь. Меня отпустили до семи вечера. Побыв дома, сделав что надо для матушки, вечером я разбросал около центрального универмага листовки и кнопками приклеил штук сто в людных местах. Пришёл в дурдом к семи вечера. Через три недели явились КГБисты и вызвали меня в кабинет заведующего Шахтинского ПНД Тысячной. Все были в штатском. Сунули мне в нос мою листовку и спросили:
— Твоя работа?
Вышли они на меня по известным стихам Зэка „Топоры“, препираться не имело смысла, я выпучил только глаза и заорал, как идиот, на всех:
— Какого человека загубили! Но ничего, он обронил знамя борьбы, а мы понесём его дальше!
Суд состоялся первого октября 1985 года: семь лет лишения свободы с конфискацией имущества.
12 марта 1992 года я вышел на свободу. Валентин Зэка навсегда остался в ГУЛАГе».