Советское правительство было в замешательстве. Что делать? Посадить активистов движения в тюрьму — подорвет авторитет страны в глазах просоветских пацифистов в западных странах или выпустить их из страны? Власти выберут второй вариант и многие смогут уехать на Запад.
Каждую весну я уезжал в сибирскую тайгу добывать сосновую смолу-живицу. За три-четыре месяца я зарабатывал около двух тысяч рублей. В июле 1982 года я был арестован в посёлке Вонъеган, на севере Тюменской области, получив три года лагерей за сбор подписей под документом группы «Доверие». В ноябре со своим другом Володей Мищенко не имевшим к этой группе никакого отношения, но поставившим свою подпись под документом, мы были арестованы и привезены на экспертизу в Институт им. Сербского (см. Примечание).
Врачи и профессора были там все те же, сразу узнали меня, вспомнив мой побег в Финляндию. У них в моём деле находилась моя рукопись и документы независимых экспертов Московской Хельсинской группы А. Волошеновича и А. Корягина, переданные из КГБ.
— Эти врачи — антисоветчики, им необходимо признать тебя здоровым, чтобы подорвать престиж советской психиатрии за рубежом,-ответила мне Маргарита Феликсовна Тальце.
Мне трудно понять логику этих светил советской психиатрии. Отрицая диагноз А. Волошеновича и А. Корягина, они подтвердили правильность их заключения и признали меня… здоровым! Теперь я, как и Володя, за клевету на советскую действительность получил три года лагерей. Володю Мищенко освободили прямо из суда, засчитав год, проведенный в тюрьме.
В Казахстане, в городе Жанатас меня ждал продуваемый всеми ветрами уголовный лагерь. Каждый вечер после вечернего развода из громкоговорителя звучали фамилии заключенных, приглашённых явиться в оперчасть. Перед дверями выстраивалась длинная очередь из рядовых зеков и старшин. Никто не знал причину вызова и за что сейчас в кабинете будут бить, а бить будут больно и долго. В ход пойдут приемы бокса и карате, которые отрабатывали офицеры оперчасти, используя рядом стоящую мебель, вдребезги разбивая её о головы заключенных. Кого-то будут бить за невыполненную норму на производстве, кого-то за то, что не знает точно от жены или от родителей получил продуктовую посылку, будут бить старшин за нарушения в отряде или за плохие производственные показатели. Мои документы были с красной полосой (из-за перехода границы в 1974 г.), что означало «склонен к побегу». С подъёма и до самого отбоя, каждые два часа девять раз в день я должен был приходить в дежурную комнату и докладывать офицеру о том, что нахожусь на территории лагеря.
Проблема была в том, что в лагере нельзя было иметь часы и все команды выполнялись после удара по «рынде». Я и ещё четыре человека из разных отрядов должны были отмечаться, но если опаздывали или приходили раньше на пять минут, то нас ставили под стенку и били палкой от швабры по мягкому месту один удар за каждую минуту. Как объяснить, что не имея в лагере часов мы, «склонные к побегу», так чувствовали точное время и редко опаздывали. В 1983 году активист группы «Доверие», теперь мой друг в Америке Виталий Барбаш приехал навестить меня в лагерь. Местные жители сообщили ему насколько это опасно находиться в этой местности и убедили его как можно быстрей уехать обратно, рассказав о свирепых нравах лагерной администрации, распространяемых на тех, кто приезжает на свидания к заключённым. Виталий не стал подвергать себя риску и уехал из Жанатаса.
За шесть месяцев до моего освобождения мне подсунут пакет с марихуаной, добавят ещё два с половиной года и переведут на зону строгого режима в Гурьев, в Казахстан. Но Гурьев по сравнению с Жанатасом был для меня подарком и сравнить пребывание в нём я мог только сравнивая Черняховскую больницу со страшной Днепропетровской.
К этому времени мои друзья из группы «Доверие» почти все уже будут жить в разных городах Америки и будут продолжать борьбу за моё освобождение, привлекая в свои ряды западных пацифистов.
Анин муж Женя уедет в Лос-Анджелес. Аня, будучи далека от политики и всяких движений теперь со слезами на глазах в Москве будет давать интервью западным журналистам о том, как тяжело приходится её мужу в лагерях. Одно интервью у неё брала сотрудник американской организации «American Нuman Rights Watch» Кэтрин Фитцпатрик.