— Изменники! — завизжал майор, подойдя к Борису.
— Как ваша фамилия? — спокойно спросил меня генерал.
— Не знаю, забыл, — так же спокойно ответил я.
— Как ваша фамилия? — повторил он, не меняя тон.
— Я сказал, — не знаю!
Финскому офицеру это стало надоедать и на ломаном русском языке он начал отвечать за меня.
— Его фамилья…
— Заткнись, холуй! — грубо перебил его я.
— Моя фамилия — Ян Смит! — громко и четко ответил я. Это имя южно-африканского президента первым пришло мне на ум. В Советском Союзе эта была ненавистная фигура. Эффект получился потрясающий. Красное лицо майора превратилось в бордовую рожу, и он теперь нечленораздельно визжал на весь лес. Пограничники ещё выше запрыгали на месте и усерднее защелкали затворами автоматов.
— Ян Смит! Ян Смит! — повторял я.
— Стрелять в негодяя, если он вздумает бежать, — обращаясь теперь к ним кричал майор.
— Да ты им патроны сначала дай, — смеялся я.
— Его фамилья — Шатрафка, — продолжил финн.
— Перестаньте паясничать. Мы на вас рапорт составим за оскорбление финских представителей и советских офицеров, — сказал невозмутимый генерал.
— Заткнись, ты, советская сволочь! Мне все равно, что ты там напишешь.
Я даже представить себе не мог, что я грубил самому начальнику Главного управления пограничных войск КГБ СССР Вадиму Александровичу Матросову, человеку, ставшему с февраля 1984 года заместителем Председателя Комитета государственной безопасности СССР или правой рукой самого Юрия Андропова.
Это оказалось последней каплей терпения для нервного майора.
— Уберите шизофреника! Уберите его отсюда немедленно! — эти слова отчетливо долетали до брата, стоявшего за шлагбаумом на территории Финляндии.
Пока с меня снимали просторные финские наручники и заменяли их на узкие советские, подвели брата.
— Вы не русский? — допытывался генерал у Миши.
— Не розумiю, — отвечал он по-украински.
— А ты что понесся за границу? — вступился майор.
— Я — свободный человек, куда желаю, туда и иду, — ответил Миша.
— Значит, вольная птичка. Теперь мы тебе подвяжем крылышки, — съязвил майор.
Меня и Мишу увели и посадили в разные «газики», стоявшие невдалеке. Борис остался один дожидаться Анатолия. Я сидел в окружении злых, как осы, пограничников. Из-за нашего перехода границы они провели уже несколько бессонных ночей.
— Вот у финнов всё, как у людей, даже в тюрьме у них лучше сидеть, чем жить на вашей советской свободе, — усевшись в машине на заднем сидении продолжал, как чайник, кипеть я.
— Поддать бы тебе сейчас не мешало, — пыхтели они.
— Отсижу свой трояк — и снова перейду границу. Один черт, я вырвусь из вашего коммунистического рая.
— Какой трояк?! — услышав меня, вмешался молоденький лейтенант. — Не слушайте его, парни, пятнадцать лет ему дадут, и отсидит он их там, где Макар телят не пас.
— Что ты их пугаешь! Открой Уголовный кодекс и посмотри сначала, три года — это максимум.
— Не слушайте его, — перебил лейтенант, — ему солнца теперь долго не видеть.
Мои руки отекли, и невыносимая боль от перетянутых наручников ползла по спине.
С выдачей, похоже, было закончено. «Газики» тронулись и через пару сотен метров остановились возле дома в лесу. В большой просторной комнате ярко горел свет. Длинный стол был накрыт красной скатертью, на ней стояли стаканы и графин с водой. По одну сторону стола находились финские офицеры, по другую — советские. В торце стола стояло кресло, и в него усадили меня. Можно было подумать, что виновник торжества — это я, хотя отчасти это так и было.
— Мы вас пригласили, чтобы вы были свидетелем передачи ваших документов от финских властей советским пограничникам. От вас требуется роспись за каждый документ,-вежливо и торжественно сказал генерал.
— Ясно, — говорю, — только наручники снимите.
Наручники сняли. Сильная боль от них начала исчезать, но пальцы оставались непослушными. Я положил руки на стол и начал их растирать. Глубокие красные шрамы на кистях не сходили. Офицеры стояли и наблюдали.
— Ваши наручники лучше советских, — обратился я к финскому переводчику.
Финн улыбнулся и мы приступили к делу. Не успел я расписаться, как снова подлетел лейтенант с наручниками.
— Можно послабее, а то вы их чересчур затягиваете, — громко сказал я ему.