— Какая статья? — спросили сразу несколько человек.
— Восемьдесят третья, — ответил я, разглядывая камеру, пытаясь понять, кто здесь главный и если что, то успеть вцепиться в него.
— Восемьдесят третья? Государственная кража?
— Нет…
— А что это за статья? — отложив домино, спросили игравшие.
— Переход Государственной границы, — ответил я.
— У-у… — загудела камера и из нижних шконок, как из пещеры, вывалилась ещё куча любопытных.
— Стели матрас здесь, наверху возле меня, — указал мне крепкого сложения парень с короткими и не по годам седыми волосами. — Это очень интересно, после ужина расскажешь.
В это время в двери открылась кормушка и подали большой чайник с кипятком, который именовался «Фан-Фаныч», а за ним — алюминиевые миски с жидкой овсяной кашей. Народ повытаскивал из шкафа с названием «Телевизор» какие у них имелись продукты и мне предложили не стесняться и ужинать с ними вместе.
— Ну, рассказывай, — с нетерпением просили сокамерники, сдав в кормушку пустые миски после ужина.
— О, так ты не один! И вы были в Финляндии! — воскликнули они.
— Зачем вы в этой бане задержались? Идти нужно было, — сыпались советы.
Тут же нашлось несколько желающих бежать со мной за границу, другие с интересом спрашивали:
— А что вы там будете делать, по помойкам лазить?
— А вы там эти помойки сначала найдите, это здесь в Советском Союзе жизнь — сплошная помойка, — парировал я, будучи в глазах слушателей знатоком заграницы. Горячие дебаты прервал стук надзирателя в дверь.
— Всем отбой! Тихо там!
18
ТЮРЕМНЫЕ БУДНИ
Я проснулся. В коридоре хлопали кормушки, гремели чайники. В камере было тихо. Все ещё спали, закутавшись в синие старые байковые одеяла. Окно было открыто. Крепкая решетка намертво была замурована в метровой ширины стены тюрьмы. За решеткой снаружи здания к окну были привешены металлические жалюзи, через них едва проникал дневной свет.
Сама камера больше походила на курятник, где вместо сидала под ярко-желтыми стенами стояли с одной стороны две двухъярусные кровати и положенные между ними деревянные щиты, а с другой — ещё впритык две. Между ними был узкий проход, чтобы можно было спрыгнуть вниз. Остальное крошечное пространство до дверей делили между собой туалет, огороженный невысокой перегородкой с умывальником и маленький столик, над которым висел бордовый шкаф с продуктами. Над дверью в нише за решеткой горела яркая лампочка и там же стоял громкоговоритель. Камера была не более девяти квадратных метров и в ней я насчитал шестнадцать человек. Пока я рассматривал камеру открылась кормушка и в ней показалась голова надзирателя.
— Питерский! Подай чайник! Не слышишь, что ли? — позвал он.
— Тебя зовут! — толкали кого-то на нижних нарах.
Белобрысый, совсем ещё молодой парень в одних трусах выскочил снизу, быстро вылил в умывальник из чайника вчерашнюю воду и, просунув его в кормушку, сиганул на нары досыпать. Включилось радио, прозвучали сигналы и заиграл гимн Советского Союза.
— Доброе утро! Московское время шесть часов утра, — сообщил голос диктора.
Звук ударявшихся об миски черпаков приближался к нашей камере.
— Ворьё, вставай! Завтрак! — будил камеру седой парень как только открылась кормушка.
Миски с кашей передавались по рукам. Пятеро, те кто успел сесть за маленький столик, ели там, остальные ели сидя на нарах. Жидкая сечневая каша была безвкусной, но даже её было мало, всего один черпак. Рядом лежали выданные на день 550 грамм черного хлеба.
Я сделал так же, как все: ручкой алюминиевой ложки отрезал одну треть хлеба, на него высыпал пятнадцать грамм сахара и стал пить слегка заваренный ячменный кофе. Оставшийся хлеб я положил поверх своей кружки в бордовый шкаф «телевизор» и быстро нырнул под одеяло досыпать. По коридору шел надзиратель, стуча ключами по дверям камер и повторял:
— Вставай на проверку! Вставай!
Как только загремел замок в нашей двери, народ стремительно повскакивал. Нижние выползали в проход, а верхние спрыгивали им на головы со шконок. Всё это походило теперь на переполох в курятнике. Надзиратель новой смены и за ним сдающий встали в проходе у дверей. Белобрысый, по кличке «Питерский», доложил сколько в камере людей и, пересчитав всех, надзиратели вышли. Я нырнул, как и все, снова под одеяло, но не тут-то было.