— Подкуп дает, — смеялись мы.
— Сто семьдесят восьмая на прогулку идет? — спрашивает надзиратель.
— Идем! — кричим мы. Псих в камере остался давить клопов. Спускаемся по крутым ступенькам винтовой лестницы вниз, сейчас зайдем в просторный коридор, пройдем мимо камер до большой двери, надзиратель её откроет и мы поднимемся наверх к прогулочным дворикам.
В коридоре что-то происходило. Под стенкой лицом к стене стояло человек двадцать. Это были подследственные, одетые в свои разноцветные шмотки. Надзиратели угрожающе кричали и что-то требовали от них. В прогулочных двориках перекликались, заставляя контролера, толстого калмыка с подвешенной рацией на поясе, бегать поверх решетки.
— За что вашу камеру менты поколотили? — кричал кто-то.
— Голодовку мы держали.
— А чего вы добивались? — спрашивали голоса.
— Да, братва из соседний камеры просила поддержать, так мы — за солидарность.
— Ну и что? Добились они?
— После того как нас поколотили мы решили узнать за что пострадали, послали им ксиву (записку) и получили ответ, что они хотели, чтобы в камере телевизор поставили.
Мы с Мишей тут же рассмеялись и в других дворах смеялись, отпуская шутки в адрес пострадавших.
33
ЭТАП НА ХАРЬКОВ
Мы распрощались с Пугачевской башней, пробыв там семнадцать дней. «Воронок» был набит до отказа заключенными, находящимися в металлической коробке. Мы с братом сидели отдельно от них, каждый в своём «стакане». В узкую щель вентиляции немножко просматривался двор тюрьмы и лица солдат конвоя, сидевших на лавке. Они кого-то ждали.
— Вон она! Идет сопровождающая, — указал пальцем солдат напарнику.
К двери подошла пожилая женщина с папиросой в зубах.
— Мои на месте? — спросила она и, получив ответ села в машину. Проехав мимо нашей башни, похожей больше на толстый бочонок с бойницами, мы выехали за ворота тюрьмы. За окошком мелькали дома, проспекты, звенели трамваи. Машина, свернув, ехала вдоль железнодорожных товарных вагонов. Был слышен собачий лай. Заключенных вывели первыми. Они были пострижены наголо, одетые в серые костюмы и кирзовые сапоги, в руках держали свои пожитки. Их поставили на колени в колонну по два в ожидании команды. Мы, двое «психов», стояли в конце колонны. Может, мы и стояли для того, чтобы конвой видел нас и запомнил, что в нас нельзя стрелять, если вздумаем бежать, ведь психами болезнь управляет.
В Петразоводске начальник тюрьмы как-то заметил меня и сказал не то в шутку, не то всерьёз.
— Можешь теперь и бороду отпускать, скоро в Америку поедешь.
Подследственным только что разрешили иметь короткую прическу, а о бороде и речи быть не могло. Бороды, усы, мох под мышками и поросль, что ниже пупа стригли сразу одной машинкой, начиная снизу вверх. Теперь мы стояли в конце колонны одетые, как летом при переходе границы: в джинсовых куртках, снова длинноволосые, а у брата, вдобавок, была густая черная борода. Мы только теперь поняли, что та женщина с папиросой — это наша сопровождающая, и она везёт сдавать нас в больницу.
Конвой с собаками выстроился по обе стороны колонны в два ряда. Во втором ряду стояли солдаты с автоматами наготове. Немецкие овчарки скалились и лаяли. Я подумал, что если бы не видел в Финляндии пограничную собаку, я бы по сей день считал, что немецкая овчарка не бывает доброй по своей природе.
— Предупреждаю! — скомандовал начальник. Шаг вправо, шаг влево — будет считаться попыткой к побегу. Стреляем на поражение.
— Встать! Руки за спину! Трогай вперед! Прекратить разговоры! — кричал конвой. «Столыпин» стоял далеко, отделенный десятком путей. Гудели маневровые поезда и слышно было эхо команд из громкоговорителей. Стояли железнодорожники, зеваки и молча наблюдали за нами.
Этап шел на Харьков несколько часов. Наш вагон стоял в тупике, долго ждали прибытия машин и конвоя. Вагон нагревался под прямыми лучами солнца и становилось невыносимо душно. Это нам-то двоим в тройнике душно. А каково было зэкам в битком набитых камерах?
Скорый пассажирский поезд Москва — Симферополь остановился на соседнем пути.
— Везет кому-то. На море едут, — с сожалением произнес брат. Нам теперь долго моря не видать.
— Не расстраивайся, я думаю долго держать не будут. Ну, год, может, быть два.