На ужин была каша-овсянка без воды, опять похожая на клейстер, есть не хотелось. Я выпил только чай и с ужасом ждал вызова на лекарства, мечтая поскорее упасть на кровать и уснуть.
Удары швабры об ножки кровати разбудили меня. Дежурный больной мыл полы. В окне за толстой решеткой летали и громко кричали стрижи. Розовые зайчики от восходящего солнца висели на потолке. Это было моё второе утро. Мне хотелось снова заснуть, отключиться, не видеть день, проспать до самой выписки. За дверями кричали:
— Вставай! Оправка! — и… потянулись будни.
— Одевай халат! Пошли к врачу, — вызвал меня после завтрака из палаты санитар.
Посещение врача ничего хорошего не обещало, но мои опасения оказались напрасными. Врач вызвала, чтобы уточнить некоторые вопросы о назначении мне второй группы пенсии по инвалидности. Вторую группу назначали больным, за которыми нужен был постоянный уход и присмотр, в категорию которых попадал теперь я.
— Утреннюю дозу лекарств я тебе отменяю, — сказала врач на прощанье.
38
ПЕРЕВОД В ОБЩУЮ ПАЛАТУ
Медленно и мучительно тянулись дни. Из отделения я только раз выходил в каптерку у лестничной площадки, где фотограф запечатлел меня на память для личного дела. Он надел мне на шею манжет с белым воротничком и галстуком, а сверху — засаленный черный пиджак и попросил держать в руках дощечку с моей фамилией.
Я проходил десятидневный карантин в надзорной палате, где лежали самые больные люди из отделения, наказанные нарушители порядка и новички, вроде меня.
Нарушителей режима сажали на больно действующие уколы, такие как сульфазин и нейролептики. От четырёх инъекций сульфазина, две под лопатки и две в ягодицы, вызывавших страшную боль, эти люди лежали неподвижно в кровати и выли или стонали от нестерпимой боли и высокой температуры; другие или топтались на месте, или замирали с перекошенной гримасой на лице и несколько минут так стояли молча.
— Анна Владимировна, переведите меня в общую палату, и если разрешите, на работу пойду, — прошу врача во время обхода.
— Можно его перевести, — дала она распоряжение санитару.
— Слава Богу! — обрадовался я, — в общей палате хоть штаны дадут.
Со слов больных я знал, что режим в моём втором отделении был самым мягким по сравнению со всеми другими в больнице. Может, это зависело от завотделения Анны Владимировны, пожилой со строгим лицом женщины, считавшей, наверное, что её пациенты сначала — больные люди, а потом — преступники. А может от бригадира санитаров Семеныча, который был не из числа хулиганов или воров — уголовников, отбывавших небольшие сроки наказания.
Семенычу на вид было лет сорок. Он мог громким голосом звать больного, но никогда не кричал, и в его присутствии санитары вели себя сдержанней.
Попасть в общую палату было маленьким праздником с подарками и компанией. Подарком были сотню раз перестиранные короткие зековские брюки, а компанией — пять обитателей палаты.
Из окон маленькой палаты я увидел двор, покрытый угольной пылью и двумя поломанными грузовиками, стоявшими возле помойного бака; завод, из окон и дверей которого валил оранжевый дым и доносился шум механизмов; забор с колючей проволокой и сторожевыми вышками, на одной из которых разморенный жарой часовой снял автомат и поставил его рядом с собой на пол.
Пять кроватей стояли впритык одна к другой, и ещё одна кровать была втиснута под стенкой. Когда я вошел в палату, трое тусовалось в маленьком проходе, делая два шага — вперед, два — назад, а двое больных лежали.
— С ума сойти! И не надоело вам так годами тусоваться? Или вы привыкли? — забравшись на кровать, вместо приветствия, — спросил их я.
— Попади ты к нам в отделение на полгода раньше, вот тогда бы ты с ума сошел, — ответил Адам, которого я видел много раз, убиравшим туалет. — Это сейчас Семеныч «бугром» (бригадиром) у нас, при нем жить можно. Он и больных не бьёт и передачки не отнимает. Вот до него был «бугор», — зверь просто, — продолжая тусоваться рассказывал Адам, произнося то украинские, то русские слова. — Тот на оправку выведет, мелом черту на полу начертит, и если кто не ровно встанет — всё, он оправку отменит, а того в туалет бить уведут.
— Да, при нём всегда кого-нибудь в туалете били, — подтвердил сидевший на кровати дед. — Найдет он спичку — получай, крохи махорки — получай, банку консервов с передачки не дашь — получай.
-Ай-я-яй, что творилось! — схватив голову руками восклицал Адам. — Ай-я-яй! Это всё Семеныч! Дай Бог ему у нас подольше побыть.