— Игорь, привет! Что с тобой? — повторил я.
— А, Санёк… — произнес он тихо, медленно всем телом поворачиваясь ко мне. — Колят меня сульфазином, галоперидолом, таблетки горстями дают. Н-е-е-могу, у-у-жа-ас, что со мной творится! Места себе не нахож-у-у-у! Это все Каткова назначила после того свидания, так мне моя врач сказала. Буду сейчас матушку просить, что б хоть как-то помогла, — дрожащим голосом едва слышно прохрипел он.
— Так когда тебя отсюда выпишут?
— Не зна-а-а-ю. Суд ссылается на больницу, а больница — на суд. Эти (врачи) говорят через полгода. Сам теперь толком ничего не понимаю. По мне, пусть меня здесь держат сколько им вздумается, лишь бы эти лекарства сняли. Невмоготу просто… Не могу-у-у, Санёк, ой, лучше б я пятерку в лагере отсидел, чем эти полгода здесь…
Сейчас возле меня стоял не Игорь, а тощий, замученный человек, совсем не похожий на крепкого парня, а напоминавший древнего дедка, что-то шепелявившего мне о жизни. Он мог сейчас обняться со своим братом по несчастью, Васькой Кашмелюком, которого Каткова по сей день казнит за «лошадиную морду». Ваську колят уже третий месяц сульфазином и кормят, как и Игоря, жменями лекарств. Только недавно его стали выпускать на прогулку. Вот он идет, как робот нам навстречу. Сейчас он остановится и будет думать как обойти нас. Его превратили здесь в это высохшее, с лицом идиота, существо.
53
ДИАЛОГ С БРЕДОМ
Завтра 7 ноября. Перед праздниками на комиссии шесть счастливчиков из нашего отделения были выписаны, и теперь они ждали постановления суда об изменении лечения в спецбольнице и переводе в больницу общего типа, где обычно держат ещё шесть месяцев. Четверо из них отбыли в больнице по много лет. Сашка Рущак 16 лет был здесь на лечении за совершённое убийств, Олег Шляхов пробыл 11 лет за тяжкие телесные повреждения на почве ревности. Для тех, кто оставался, начальник больницы Прусс решил усовершенствовать старую систему канализации. Он лично изобрел нехитрый прибор, на вид конусообразный стакан, сделанный из толстой проволоки. Зэки из хозобслуги получили приказ установить это изобретение в отверстиях туалетов до начала праздников, и теперь бегали из отделения в отделение, тягая за собой сварочную установку. Это новшество прибавило работы Адаму, директору туалета — так с насмешкой его все называли. Теперь он пропадал целыми днями там, зорко следя, чтобы каждый, кто пользовался туалетом сам пробивал палкой всё, что застряло в «конусе Прусса». Нередко больные оставляли всё как есть, однако Адам, как пес-ищейка всегда определял, кто это сделал.
— Адам, ты что, жуёшь говно там втихоря, раз так хорошо определяешь, — дразнили его больные.
Перед самым отбоем в палату вместе с Адамом, оживленно с ним беседуя, вошла немолодая, маленького роста, похожая на серую мышь медсестра.
— Что это вас за границу понесло? — поймав мой взгляд, спросила она с ехидным сожалением.
— По дурости, попутешествовать захотели, — ответил я, надеясь, что теперь она от меня отстанет.
— Хорошо, что вы по дороге никого не убили. Это только потому, что вы никого не встретили, а иначе точно бы убили.
— Даже при желании убить кого-то мы б не смогли это сделать. В моей компании если б надо было курице голову отрубить, так ни у кого бы смелости на это не хватило.
— Нет, нет! Убили бы, это точно! — воскликнула она категорично. — Вон в фильмах — шпионы всегда людей на границе убивают, и вы б убили.
— Так это в фильмах, где режиссер специально это делает для острых ощущений. Да и мы вовсе не шпионы, — я чувствовал, что разговор заходит слишком далеко, и как она потом всё это опишет в своём журнале наблюдений, я тоже не знал.
— Вот она! Вот она, твоя болезнь! Ты — самый настоящий больной раз ни во что не веришь. Лечить тебя надо. Ничего, подлечат тебя здесь, — и медсестра повернулась к больным, сидевшим молча на кроватях.
— Вот мы скоро построим коммунизм, только для этого нужно лучше трудиться, — сказала она, словно выступая с трибуны. Как мы сейчас хорошо живём! Хлеб есть и всего вдоволь, не то, что раньше! А вот построим коммунизм, — ещё лучше будет.
«Боже! — подумал я, — и живут на земле таких дуры!»
Олигофреник Адам в нашей палате был самым большим мыслителем и знатоком политики, и хотя он не знал значения многих слов, похоже, он был намного ступеней выше в своём умственном развитии, чем это двуногое существо в белом халате.
— Какой там коммунизм! Сколько его не строй, все равно не построим, и можно ли его вообще построить? — почесывая затылок, сказал Адам.