Второй был его полной противоположностью. Он сидел, удобно расположившись на стуле. Зелёный охотничий френч, без единого знака отличия, что полностью соответствовало традициям, выдавал в нём добровольца-отставника. На нём были строгие чёрные брюки, а форменные ботинки тускло блестели при свете дня. Светлые волосы, были тщательно зачёсаны назад. Идеальной формы профиль и гладкая белоснежная кожа, оттеняемая стойкой френча, выдавали в нём северный, нордический тип. Он вполне мог бы сойти за молодого наследника или юного аристократа, если бы не глаза. В их синеве был разлит такой ум и холод, что, казалось, они видят собеседника насквозь. Немногие, очень немногие могли выдержать взгляд этих ледяных глаз…
– Как время летит! Из Орлят в Соколы… А где радужные галстуки? Я не понял? – насмешливо спросил обладатель сенаторского значка.
– Сенатор, уж ты-то должен знать, что их носят только Орлята, – спокойно напомнил второй.
– Ах, точно! Вечно я забываю…
Сенатор устало махнул рукой:
– Напомни, Князь, ведь тех, кто носит галстуки, уже можно чпокать, верно?
– Да, можно, можно. Галстуки для этого и были придуманы. С 12-ти лет, официальный возраст согласия. Ты вообще о чём-то другом, кроме малолеток, можешь думать?
– Конечно, могу! – горячо отозвался Сенатор. – Вот об этом!
И, тряхнув чёрными кудрями, открыл небольшую фляжку и ловко сделал глоток.
– Да… – тяжело выдохнул он. – Раньше в 12 лет Бар-Мицву праздновали, а сейчас галстуки вяжут.
– Бар-Мицва в 13. В 12 Бат-Мицва, для девочек. Но смысл один и тот же.
– Блин, всё-то ты знаешь, интеллектуал хренов! – презрительно скривился Сенатор.
– Ну, извини… Образование не спрячешь, – развёл руками Князь, без всякой обиды.
– Ой, да ладно, не обижайся! – по-дружески пробурчал Сенатор и продолжил, вздохнув:
– Что у нас за страна такая долбанутая, даже Каминг-Аут невозможно сделать без церемоний и экзаменов. Раньше всё было проще. Посадил папу с мамой, сказал им: «Я – гей»! Они немного поплакали, и всё. А нынче – прям балаган какой то…
– Ну, вот что ты стебёшься! Стать Соколом – не так-то просто! Дети готовились, занимались. Там же куча нормативов! По физкультуре, по литературе, по обществоведению! Плюс экзамен по истории дискриминации. Ты его вряд ли сдашь, вот прямо сейчас, без подготовки. Зато теперь они – Радужные Соколы и посвящены Матери. Это же ритуал! Символ!!! А символы – это серьёзно, уважаемый Сенатор.
– Ну да… Серьёзнее некуда! Интересно, а никто не пробовал совершить Каминг-Аут по старинке? Без толп, молитв, песнопений… И без этих лысых кастратов! – проворчал Сенатор, указывая глазами на жрецов в белом.
– Самооскопление – это великая жертва Матери! – укорил Князь.
– Да, точно! Жертвы – превыше всего! Человеческие яйца – вот что Мамочка кушает на завтрак! – ухмыльнулся Сенатор и, снова достав флягу из нагрудного кармана, привычным движением сделал лихой глоток. И продолжил, как ни в чём не бывало:
– И все дети Великой Германии принадлежат Фюреру!
– Да заткнись ты уже, наконец! – возмутился Князь.
– А чего сразу заткнись?! Я тоже учил историю дискриминации…
– Ты же Сенатор! Побойся Мать, и помолчи хоть три минуты.
Сенатор обиженно отвернулся и попытался сосредоточиться на том, что происходило у храма. Пафосный речитатив Верховной Жрицы летел над площадью:
– С любовью Мать взирает на всех нас! На Привилегированных Она смотрит с гордостью! На простых людей – с милостью. На неграждан – с укором и болью.
Сенатор честно старался следить за происходящим, но от действа веяло такой скукой, что он не удержался, вновь вытащил флягу, и, скривив серьёзное лицо, сделал ещё два глотка, приговаривая:
– За Маму! И за Папу…
– Вот как можно быть таким циником? – еле слышно спросил его Князь.
– Да я не циник, и даже не агностик. Я просто антиклерикал! – горячим шёпотом возмутился Сенатор, вытирая губы рукавом. – Да я, может быть, в сердце больше всех чту Великую Мать!
– Угу… И в чём это выражается?
– А как ты думаешь, кто выкупил статую Артемиды Великой из музея? Мы выкупили!
– Мы – это кто? – прищурился Князь.
– Парламентская фракция «Истинные Дети»! – с гордостью отчеканил Сенатор.
– И что, дорого заплатили? – живо поинтересовался Князь.
– Да, не… Не особо. Музейщики её сами отдали. Как бы это сказать, чтоб никого не обидеть… Паломники их достали. Прикинь, с раннего утра – вопли, слёзы, видения… Молитвы эти, бесконечные: «О, Великая Мать! Дай мне это! Артемида Эфесская – забери то»…