– Да… Триста лет назад люди платили, чтобы их детей учили в школе, а сейчас платят, чтобы их не трогали! – возмущалась Надя, складывая китель с эмблемой Академии.
– Да мы одну-то лицензию с трудом оплачивали, – отозвалась Вера.
– Вера, не надо жаловаться. На нормальную еду без ГМО и на коммуналку хватало, и слава Богу. А то, что ты шмотку новую не можешь себе позволить, – не переживай. Общество равных возможностей об этом позаботилось. В модных вещах ты только дома ходить можешь. А хочешь на улицу – изволь надеть синий комбинезончик! Крест прилагается бесплатно!
– Жёлтый крест – лучший аксессуар! – усмехнулась Вера.
– Верочка, я ношу с гордостью, – огрызнулась Надя.
– С гордостью? А сколько раз тебя за него били? Гордая ты моя! – поддела её Вера.
– Ни тебя, ни меня ни разу не били по-настоящему, так, чтобы на карачках домой приползла и кровью харкала, – продолжала злиться Надя.
– А месяц назад кто с фингалом на пол-лица пришёл? Забыла? – не унималась Вера.
– Сто пятьдесят лет назад за это расстреливали, а ты говоришь – синяк под глазом.
Надя отвернулась к рюкзаку, давая понять, что разговор окончен.
– Так, девочки! Я понимаю, что вы нервничаете, – вмешался Папа. – Всем нам сейчас тяжело, так что давайте заканчивайте со сборами – и спать. И хорош жаловаться!
– Так, Папа, напомни мне, где мы переодеваемся? – спросила Надя, явно пытаясь разрядить обстановку.
– В «Голубой лагуне» – грузовой лифт. Войдём через подвал, выйдем уже в форме через вторую парковку.
– Папа, там точно слепая зона? – не отставала Надя.
– Да точно! Я сто раз проверял! Я ж не дурак. В самом начале попасться – нет ничего глупей. Я там не то что каждую камеру, каждый проводок знаю, сколько лет обслуживаем…
Папа поднял вверх палец, желая показать, как хорошо ему всё известно.
– К тому же время сейчас идеальное, пока Привилегированные к параду готовятся, никто не обратит на нас внимания.
– Нормально так! Просто переоделись, и вуаля! Вошли Несогласные, вышли Привилегированные, – ухмыльнулась Вера.
– Это и есть социальный лифт, – в тон ей ответил Папа.
– В аду нет социального лифта! – отрезала Надя.
– Это точно… Лифта нет, – задумалась Вера. – А ещё в аду нет выхода… Но мы надеемся его найти!
– Не грусти, сестричка! Надеюсь, в гетто ты найдёшь себе жениха и будешь точить когти об него, а не об нас, – усмехнулась Надя. – Хотя я ему не завидую, – язвительно закончила она.
Вера выпрямилась, в упор посмотрела на сестру и ответила:
– Сама ищи жениха, будешь с ним петь дуэтом!
– И спою, не вопрос! Я ведь, в отличие от некоторых, не думаю о замужестве двадцать четыре часа в сутки!
Вера ничего не ответила, но лишь кинула на сестру полный презрения взгляд. Папа тем временем возился с рюкзаком и еле слышно бормотал:
– Главное не забыть семена! Не забыть мои семена…
Пока старшие разговаривали, Любочка, давно привыкшая к бесконечным спорам в своей семье, потянулась к тщательно завёрнутому пакету.
– Так, милая, а вот это трогать не надо! – резко обернулся Папа и твёрдо отвёл её руку.
– Там семена? – спросила младшая дочь.
– Нет, – ответил Папа. – Там то, на что ушёл почти весь последний кредит. Портативный противовоздушный радар. Безумно дорогая вещь. Такие могут себе позволить только очень крутые контрабандисты. Принцип работы я и сам до конца не понимаю, но он гарантированно видит любой беспилотник, прежде чем тот увидит нас. С момента подачи сигнала есть семь-восемь секунд, чтобы спрятаться. А семена в другом пакете… – ответил Папа, пряча радар в рюкзак.
4 Две молнии
– Слушай, а Тебе не кажется забавным, что будущее находится в постоянном движении? Мне, например, нравится глядеть на «ветви времени». Могу часами любоваться. Смотреть, как они ветвятся тысячами вариантов, сплетаемых из выбора, обстоятельств и Твоей воли…
Абсолютно седой мужчина повел плечами, чуть потянулся и продолжил негромко говорить в темноту, отстранённо глядя вверх.
– Конечно, я слышал от Тебя тысячу раз, что это «монолит Предопределения», явленный одномоментно с творением. Просто мне кажется, что Ты напрасно лишаешь Себя удовольствия наблюдать за процессом…
Говоривший был одет в серую тюремную робу и грубые башмаки. Он глубоко вздохнул и ещё раз взглянул на грязное маленькое окошко, зиявшее под потолком узкой одиночной камеры. Он чуть склонил голову, как будто прислушиваясь к невидимому собеседнику, и продолжил разговор.