– А ну слезай! – крикнул усатый, что сидел за рулем, и выключил двигатель.
Второй был толстым, настолько толстым, что Тина даже подумала, как же этот толстяк помещается на сиденье, но тут же промелькнуло, что сейчас совсем не время размышлять об этом. Для большей убедительности усатый даже указал Геге пальцем, что тому следует спуститься, а Толстый достал откуда-то банку соленых огурцов и с оглушительным хрустом надкусил огурчик. Гега слез, натянуто улыбнулся безмолвной Тине и посмотрел на Усатого. А Усатый внимательнее вгляделся в Гегу и начальственно спросил:
– Ты что там наверху делал?
– Флаг целовал, начальник, – ответил Гега, которому вдруг показалось, что с этими людьми можно и подурачиться.
– Издеваешься? – строго спросил Усатый и посмотрел на коллегу.
Толстый все еще хрустел огурцом, но при этом, пытаясь что-то вспомнить, не сводил глаз с Геги и вдруг вскричал:
– Ты, парень, случайно не артист? Я тебя в кино видел – ты там жениться хочешь, а братья не разрешают. Это же ты?!
– Да, – кивнул Толстому Гега, – это я, артист.
– Ага, и я такой был. Хотел жениться, а старший брат не позволял, говорил, что раньше он должен. Если бы я его тогда послушал, до сих пор и был бы холостым. – Толстяк опять откусил соленый огурец и взглянул на Усатого. – Отпустим его, хороший парень…
Заводя мотоцикл, усач оглядел Тину, потом посмотрел наверх – на красный флаг, а затем так, чтобы слышал Гега, громко произнес:
– Не шути, сынок, с этим флагом, они такое не любят, не пощадят…
– Спасибо, – сказала Тина.
Но милиционеры ее не слышали – их мотоцикл был уже далеко, и на пустынной улице раздавался лишь шум советского двигателя…
Гия
– Подержи немного, – устало сказала мужу Манана и передала Гие ребенка, который плакал уже целый час.
Манана прикрыла дверь спальни и присела на кухонный стул. Она собралась было закурить, но передумала – сын заплакал громче, и Манана вернулась в комнату.
Его звали Гиорги, но все называли его Гией, и сейчас у него был настолько озабоченный вид, что в другое время жена обязательно бы улыбнулась. Но не сейчас: от усталости у нее так болели руки, что не было сил даже улыбаться.
– Давай, – сказала она, снова забирая сына у Гии.
– А мне что сделать? – робко спросил тот у жены, но в ответ Манана сказала именно то, чего он ожидал.
– Ничего.
Это был скорее голос уставшей женщины, чем рассерженной жены, но Гия все же вышел в кухню, открыл форточку и прикурил сигарету. Он курил быстро и нервно: как и всех молодых отцов, детский плач сводил его с ума, и это несмотря на то, что характер у Гии был спокойный, он многое мог стерпеть.
Он докурил, потом открыл холодильник. Холодильник был пуст, и Гия сердито захлопнул дверцу, почувствовав, что чуть не выругался. Но вдруг он успокоился, и на лице даже появилось некое подобие улыбки.
Гия тихо подошел к двери в спальню. Оттуда больше не доносился детский плач, он осторожно откинул висевшую на двери занавеску – мать и ребенок спали.
Гия снова закурил, но уже радостно, снова открыл форточку. Теперь он курил уже медленно и с удовольствием, не бросил, как обычно, окурок наружу, но потушил его водой из-под крана. Потом очень осторожно открыл крышку мусорного ведра и выбросил окурок в ведро. Снова открыл пустой холодильник и снова его закрыл.
– Удивлен, что пустой? – спросила жена, и Гия быстро повернулся.
– Я думал, ты спишь, – сказал он Манане и присел на стул.
– Я спала, но ребенку надо еду приготовить.
– А может, у него опять ушко болит?
– Может быть.
– А того лекарства больше нет?
– Нет, и у соседей уже просить не могу.
– Завтра куплю.
– На что?
– Куплю.
– Опять в долг?
– Куплю.
– Его же достать невозможно.
– У Чашки куплю.
– У Чашки очень дорого.
– Куплю.
– Выпьем чаю. А что насчет работы?
– Завтра будет ответ.
– Примут?
– Наверное.
– Тебя же никуда не берут, почему ты на этих надеешься?
– Они не знают, что у меня судимость.
– А если бы и знали? Тебя же официально оправдали, и в деле лежит подтверждение реабилитации.
– А его обычно никто не читает.
– А ты, конечно же, не говоришь, чтобы документы дочитали до конца.
– Конечно.
– Тебе гордость и самолюбие не позволяют.