– Не знаю, о чем это вы.
– О том, что должен потребовать ответа с них, брат. А то выглядит, что они и по-мужски и по-всякому перед тобой прокололись.
– Я же уже сказал: я никуда не собирался. Они это хорошо знали, почему же должны были говорить, когда и куда собирались?…
– Когда идешь на расстрельное дело, надо же хотя бы субординацию соблюдать!
– Чей расстрел вы имеете в виду?
– Всех, кого следует расстрелять.
– Они же никого не убили.
– Половину самолета прикончили, столько невинных людей погибло…
– Но они же никого не убили.
– А тех людей кто убил? Я что-ли?
– Я этого не говорил. Но вы наверняка знаете, что в пассажиров стреляли не они.
– Что ты за монах такой? Людей на серьезное дело послал, так надо было хотя бы спросить, что они сделали.
– Я никого никуда не посылал, я был категорически против, я и сейчас против любого насилия…
– Угон самолета у тебя в монастыре планировали, у нас много подтверждающих документов.
– Немыслимо.
– Мы тоже считали немыслимым, чтобы вы такое планировали, причем в монастыре. Может, ты еще скажешь, что они к тебе и не приходили вовсе?
– Я и не пытаюсь отрицать, они действительно часто приходили ко мне в монастырь…
– Ну и зачем они приходили так далеко, разве в Тбилиси мало церквей?…
– По воле Господа и в Тбилиси много храмов, но им нужен был духовный наставник, так же как и любому из нас…
– Наставник – это тот, кто планирует угон самолета?
– Наставник – это человек, который помогает другим в поисках истины.
– Хорошую же истину ты помог им найти. Наверное, перед расстрелом только тебя и будут вспоминать…
– Они же не убивали пассажиров! Не было еще ни суда, ни приговора, а вы…
– Приговор они сами себе уже вынесли. Знаешь когда? Когда поднимались по трапу самолета, уже тогда.
– Меня в том самолете вообще не было.
– Какое это имеет значение? Ты их наставил и отпустил, а они тебя кинули и даже не сказали, когда летят.
– Я не собирался лететь.
– Это лишь отягощает твою вину. Значит, сам ты не хотел, но других послал на бойню.
– Я никого никуда не посылал.
– Не знаю, все на тебя указывают, как на главаря банды.
– Не верю.
– Мы тоже не верили, что монах может планировать угон самолета, но вот ты же здесь!
– Вы хотите обвинить меня в предводительстве бандой?
– Мы хотим, чтобы монах признал, какое вредное влияние может оказать церковь на молодежь. Мы не собираемся терять нашу молодежь…
– Но если мы их все равно потеряем, если их судьба уже решена, и их все равно расстреляют, зачем же мое признание?
– А дело в том, ты вот кажешься человеком умным, мог бы и сам сообразить: если все на себя возьмешь, их могут и не расстрелять. Тебе сколько лет?
– Сегодня исполнилось тридцать три…
Неожиданно следователь встал, и, что было еще более неожиданным для заключенного, расцеловал отца Тевдоре и поздравил его с днем рождения:
– Разве так не лучше? Подумай, брат, подумай, не маленький уже…
Монах тоже встал и тот же конвоир, который час назад привел его в эту адскую комнату, отвел монаха в камеру.
В Москве все же не доверяли грузинским следователям и направили в Тбилиси специальную комиссию изучить дело угонщиков. В Кремле полагали, что грузинские коммунисты могут пожалеть грузинских студентов, и дело будет вестись не объективно. Но в Москве ошибались – они не знали, что грузинские власти вынесут угонщикам самолета даже более суровый приговор, чем этого хотели в Москве. Ведь это лучший способ доказать Кремлю насколько верноподданной являлась Грузия.
Русские ошибались, они все же послали в Тбилиси специальную следственную комиссию, а тогда любая комиссия, приехавшая из Москвы, в Грузии приобретала сразу статус высших лиц. И грузины встречали их так, как это любили русские. А русские любили грузинскую кухню, грузинское вино и грузинский коньяк, и грузинские хозяева не желали осрамиться. И не осрамились, по их меркам. Грузия испокон века славилась своим гостеприимством, тем более сейчас ничего не пожалели для высоких гостей. И пока русские были способны держаться на ногах, грузины поили их и поили, а потом, когда гости валились с ног, хозяева укладывали спать уставших членов специальной комиссии.
Поэтому не стоит удивляться тому, что однажды Гега обнаружил на столе у следователя несколько бутылок боржоми. Гегу удивило, что теперь его допрашивали двое: один прежний, уже знакомый, следователь-грузин и один новый, русский, у которого голова настолько отяжелела с похмелья, что было сомнительно, что ему мог помочь боржоми. Русские очень любили боржоми, как и все грузинское, и этот русский тоже одну за другой опустошал бутылки с газированной водой и прилежно похрустывал кислыми огурцами. Следователь-грузин, улыбаясь, по-дружески предложил боржоми и Геге, а когда тот отказался, предложил перейти прямо к делу.