– Кажется, здесь я задаю вопросы.
– Рано или поздно и вам придется ответить.
– Ты это мне говоришь?
– Вам всем.
– Угрожаешь?
– Не я, но другие обязательно призовут к ответу.
– За что?
– За все.
– Сначала вы будете держать ответ за то, что сделали. Пожертвовали жизнью стольких человек, и не считает себя виновными.
– Я никого не убивал, но все же считаю себя виновным.
– И в чем это выражается?
– Я же говорил, что скажу все, что надо, если с моей женой и ребенком все будет хорошо. Показания против того монаха я уже дал.
– А я уже говорил, что угонщицу, террористку, даже если она беременна, никто не выпустит.
– Я этого и не просил. Я потому согласился дать нужные вам показания, чтобы родился мой ребенок, чтобы хотя бы он остался, если меня приговорят к расстрелу.
– Не бойся, к расстрелу не приговорят. Если ты все признаешь, расстрела не бойся.
– Я не боюсь ни расстрела, ни смерти.
– А чего ты боишься?
– Я боюсь за своего ребенка, боюсь, чтобы его не убили…
– Он еще не родился, как же его можно убить?
– Но он же родится, а рожденному в тюрьме нужен особый уход и забота.
– Ну, ты же понимаешь, что тюремные условия не лучшие для беременной женщины.
– Но вы же обещали, и я дал показания. Написал все, что вы хотели.
– Очень хорошо, что написал.
– А если я на суде изменю показания?
– Для суда это не имеет значения. Главное – те показания, которые ты уже дал следствию. По советским законам это так.
– Как?
– Сначала надо было выучить законы, а потом уже угонять самолет…
– А мой ребенок?
– Я же объяснил, что террористку, даже беременную, домой отпустить не можем.
– Но она же может родить тут, в тюрьме.
– Может, но…
– Но что?
– Но я же сказал и уже несколько раз повторил, что тюрьма – не место для беременных. Я нее в любой момент может случиться выкидыш. Если твоя жена хотела родить ребенка, она должна была остаться дома…
Следователь еще что-то говорил Геге, но Гега уже не слушал. Сильным ударом кулака он свалил пожилого на пол, и, не давая подняться, прыгнул сверху, обеими руками обхватил его горло, пытаясь задушить этого человека:
– Твою мать! Ты же обещал позаботиться о ребенке! Всех вас! Убийцы!..
Позже, в камере, когда Гега открыл глаза и утер кровь, он так и не смог вспомнить или понять, откуда так быстро появились в комнате следователя те, кто избивал Гегу, сначала кулаками, а потом уже ногами, и били до тех пор, пока Гега не потерял сознание.
Когда он пришел в себя в залитой кровью камере, он почувствовал во рту вкус собственной крови и попытался сплюнуть, но это оказалось совсем не просто, впрочем, как и пошевелиться. У Геги болело все – болело все тело, и он помнил фразу следователя:
– Не по лицу, бейте ниже!
Гега помнил и то, что его очень удивила активность этого следователя, который хрипел и еле дышал всего лишь на несколько минут раньше.
Но это была лишь абсурдная секунда, неожиданная идея-фикс. Единственное, о чем действительно мечтал Гега, – чтобы весь этот ужас поскорей закончился. Но этот ужас продолжался до тех пор, пока они не устали – те, кому просто доставляло удовольствие избивать заключенного…
После того дня Гегу на допросы не водили по одной простой причине – до суда им уже не нужны были его показания. Гега с нетерпением ждал судебного процесса, где он должен будет увидеть Тину, он и ждал, и боялся этой встречи. Боялся той правды, которую мог узнать, – увидеть, что Тина уже не беременна. Ведь пока он окончательно не убедится, надежда еще была, маленькая, но все же надежда.
Суда он ждал и по другой причине – он увидел бы мать, о которой ничего не знал со дня угона. Если бы сумел, он бы объяснил ей все, сказал бы, что не собирался ее бросать, что он уезжал и думал, что потом заберет из этой страшной страны и мать.
Еще он хотел увидеть друзей, которые сидели вместе с ним в самолете, и о которых он ничего не знал со дня ареста.
Думал он и о тех друзьях, которых не было самолете. Он подозревал, что их тоже изводят допросами, и был прав.
На допросы вызывали и других, но больше всех следствие заинтересовал Иракли Чарквиани, который был близким другом Геги и должен был больше других знать об угоне самолета. Прибывший из Москвы следователь сначала думал, что Гега не предложил Иракли лететь вместе с ними потому, что дед Иракли, Кандид Чарквиани, – бывший секретарь ЦК. Но после первого же допроса понял, что причина была совсем в другом: этот странный парень с самого начала удивил русского следователя тем, что отвечал на вопросы только по-грузински.