– А если эти женщины будут петь громче, внизу их услышат?
– Где внизу?
– У смертников.
– В закрытых камерах не услышат.
– А в коридоре?
– Если женщины будут петь очень громко, наверное, в нижнем коридоре будет слышно.
– Наверное или точно?
– Наверное.
– Тогда слушай. Мы тебя отблагодарим, если выполнишь маленькую просьбу.
– Если за это с работы не снимут…
– У тебя и вправду такая работа, что жаль терять… Но все же слушай внимательно.
– Слушаю.
– Внизу, у смертников, сидит Гега, актер.
– Знаю, за самолет, другие тоже там.
– Другим помочь не сможем. Эта помощь Геге больше других нужна, ему то ли двадцать два, то ли двадцать три, молодой совсем.
– Знаю, я и в кино его видел.
– Так ты и кино любишь… Вот и скажи, когда Гегу на расстрел выведут, ты об этом как скоро узнаешь?
– Сразу же и узнаю, на том этаже надзирателем мой двоюродный брат.
– Двоюродный или троюродный?
– Близкий, двоюродный.
– Тогда как только его соберутся выводить, я тут же должен об этом узнать.
– Не делай такого, за что меня с работы выгонят, у меня дети маленькие, двое, если скажешь, что планируешь…
– Ничего такого.
– Не губи меня.
– Говорю же, ничего такого.
– А все же?
– Когда Гегу соберутся выводить, скажешь женщинам, чтобы они начали петь, и пусть поют погромче, как можно громче. Скажешь женщинам, что это моя просьба, что надо подбодрить Гегу, и то скажи, что его на расстрел ведут.
Удивленный надзиратель стоял и слушал этого странного заключенного – таких он никогда не встречал, ни здесь, ни в других тюрьмах, где работал раньше…
Их всех расстреляли в один и тот же день, но постарались сделать так, чтобы не было огласки. В трех случаях это получилось относительно легко – монаха и братьев специально вывели из камер днем, когда внимание тюрьмы слабеет, а под конец открыли дверь той камеры, где сидел Гега.
Но Гега стоял и, хотя он не знал, куда его ведут, не знал, что в конце коридора есть комната, где его ждет приговор, он все еще верил, что этого не случится. Когда Гега шел по коридору, откуда-то издалека, откуда-то сверху, до него донеслось пение, но Гега подумал, что это ему мерещится, и даже слегка улыбнулся. А этажом выше женщины-заключенные действительно пели, они стояли очень близко к форточке запертой камеры и, плача, громко пели. В отличие от Геги, их голоса хорошо слышал Дима Лорткипанидзе, который громко стучал окровавленным кулаком по двери своей камеры и кричал на всю тюрьму.
На крик Димы сразу же отреагировали и другие заключенные – уже через несколько секунд все заключенные Ортачальской тюрьмы знали, что внизу, в подвале, ведут человека на расстрел. А еще через несколько секунд все этажи, вместе, срывая голос, выкрикивали имя Геги, и, когда Гега подошел к концу своего последнего коридора, вся тюрьма уже так гудела, что сопровождавшие Гегу надзиратели возмущенно переглянулись. Может, всему виной спешка, или в советской империи действительно что-то загнивало, но как только Гегу ввели в комнату, где его уже ждал палач, тот, не медля, как и следовало по уставу, выстрелил в смертника сзади, но оружие дало осечку. Для профессионального убийцы это было такой неожиданностью, что он растерялся и занервничал. А Гега обернулся и сказал, с неизвестно откуда взявшимся спокойствием:
– Раньше вы хоть убивать могли, а теперь и этого не можете.
Убийца выстрелил во второй раз, и все закончилось…