А тут что? Одному надо восстанавливать силы, другой обожает, когда партнер теряет энергию! Хоть бы постеснялись, не одни ведь находятся, может, ей неприятно это слушать?
Племянник с Камчатки накинулся на еду, словно перед этим три дня сидел запертым в подвале, словно он не заказывал три раза на дню по огромной пицце.
— Присоединяйся, — щедрым жестом пригласил он к столу Галку.
— Да я уже объелась, вообще-то, — хмурилась девушка, чувствуя себя третьей лишней на своей собственной кухне.
Галка опасалась, как бы эти двое не решили продолжить свою вечеринку, по ходу дела, им плевать на ее присутствие. Зейнвейлла чему-то хмыкнул, поперхнулся индюшачьим мясом, а когда откашлялся, то первым делом заявил:
— Нужны еще продукты.
Он стоял, прислонившись к дверному косяку, держал в руке свою тарелку и увлеченно рассматривал остатки мяса на объеденной косточке.
— На обед еще хватит, там есть кое-что в морозилке, но на ужин совсем ничего не остается. Как можно так жить? — он с осуждением посмотрел на Галку.
— Я столько не ем, — тут же парировала она вслух. — Мне бы этого хватило недели на две.
«Мне не нужно на убой кормить любовника», — добавила она мысленно.
— Мы собираемся в больницу, ты не забыл, случайно? — уставилась она на Федора, пресекая дальнейшие разговоры о еде, но, как выяснилось, это были любимые разговоры Зейнвейллы, правда, Галка поняла это гораздо позже.
— Я уже был там, — парень махнул вилкой, собрал на нее остатки рыбы и придвинул к себе соседнюю тарелку с остывшей курицей и фасолью, которые девушка даже не попробовала.
— И что? Как Ритка?
Не обращая внимания на второй столовый прибор в тарелке, племянник с Камчатки стрескал все, что на ней лежало, а только потом заметил, что его новая родственница все еще ждет ответа. С таким же успехом Галка могла задать этот же вопрос Зейнвейлле.
Затем Федор прихлебывал кофе из огромной литровой кружки с яркими футбольными мячами по бокам (мамин подарок отчиму Валере на день рождения — тот отчаянно болел за Динамо), второй рукой, чтобы зря не простаивала он макал сырник в сметану, отвечать ему было некогда и нечем, так как рот жевал, без устали перемалывая все, что в него закидывали.
— Федор! — крикнула девушка, прослеживая взглядом полет сырника, с которого сметана капала на стол, между прочим, от стола к работающим жерновам — челюстям нового брата.
— Нельзя тебе туда, — наконец взглянул родственник и было видно, что слова эти ему произносить не хотелось.
— Почему нельзя?! — отчаянно возмутилась девушка. — Ты опять? Я не собираюсь падать в обмороки, просто тогда я слишком перенервничала.
— Не в этом дело, — сырник исчез за белоснежными зубами, и Федор на несколько минут снова заткнулся. Галка нетерпеливо ждала, пока он прожует. — Там все очень… плохо, — в пасть к родственнику полетели остатки омлета.
Галка похолодела. Ритка умирает, а эти… спокойно жрут и не собираются бежать заводить машину, поднимать на уши больницу, трясти за пуговицу пиджака главного врача, орать на медсестер за плохую и медленную работу, звонить в полицию с жалобой, что пациенты здесь мрут, как мухи; на горячую линию Департамента Городского Здравоохранения с жалобой на некачественную работу медиков вообще и, конкретно, вот этой самой больницы; в Министерство, наконец! А еще ведь можно пойти и другим путем: главному врачу можно тайком сунуть денежку в конвертике, в карманы медсестрам опустить по хрустящей купюре, обещать отправить деньги на ремонт больницы, нужно только узнать номер счета, в конце концов, может быть, доктора и правда не виноваты! А кто тогда виноват?! Кто виноват в том, что Рита попала на больничную койку? Лелик? Галка вспомнила избитого, измученного парня, закованного в наручники и перетянутого кухонным полотенцем. Лешка плакал вместе с ней, словно беспомощный ребенок, и он сам боялся — это было заметно. Нет, не мог он! Но кто же тогда, кто?! Господи, как там Лешка в СИЗО, среди настоящих преступников? А вдруг его уже убили? А что? Разве мало людей погибает прямо в камерах, не доживая до суда? Сколько уже таких случаев!