Я чувствовал себя таким же тунеядцем, каких ежедневно видел перед собой, каких видел в одесском Успенском монастыре, в Псково-Печерском, в Почаевской и Троице-Сергиевской лаврах, в церквях и монастырях других городов: праздные, сытые, разгульные трутни.
И с такими людьми была связана моя судьба! Охваченный тоской и горечью, я старался не думать о том, что творилось вокруг, пытался вином заглушить сознание. Но от этого лишь тяжелела голова и сильно тошнило, а неумолимая трезвая действительность стояла перед глазами без изменений.
Помню, как на фоне подобных раздумий и настроений потрясла меня скромная исповедь одной старушки. Ей уже давно пора идти на пенсию, но она продолжает трудиться.
— Приятно, батюшка, сознавать, что получаешь копейку за труды: и для меня хорошо, и родственникам помощь могу оказывать, — нараспев говорила она из-под покрывавшей ее епитрахили.
Меня, как ножом по сердцу: дряхлая старуха видит смысл и радость жизни в труде. А я?! Мне стал ненавистен животно-растительный образ жизни, который ведет духовенство и который, в силу положения, должен был вести и я. Обильно есть, изрядно пить, без меры спать, ничего не делать; постоянно «отмечать» (как правило, пьянством и разгулом) церковные праздники, день посвящения в сан, день свадьбы, день ангела, день рождения попа, их матушек и деток; бесцельно разъезжать на церковных и собственных автомобилях или на такси за церковный счет — вот далеко не полный перечень тех «дел», которыми духовенство любит заполнять свою улиточную жизнь.
С другой стороны, неотразимо влияла настоящая действительность, трудовая жизнь советского общества.
«Что стало бы с обществом и вообще с жизнью на нашей планете, если бы все облеклись в ризы и мантии, если бы все ограничились воздеянием рук и устремлением взоров на небо? — думалось мне. — Кто бы стоял у станков на фабриках, и заводах, опускался в шахты и добывал уголь и руду, поднимался на строительные леса и строил жилища, возделывал поля, изготовлял одежду, совершенствовал технику? Кто бы занимался наукой? И справедливо ли, что всех, кто создает материальные и духовные блага для людей, но не интересуется религией, церковь называет грешниками, «нечестивцами» и предрекает им ад и муки, а тех, кто не принимает участия в общественном труде на общее благо и живет только для себя, для мнимого спасения несуществующей души, церковь называет праведными и сулит им блаженство?»
Гигантское строительство гидроэлектростанций, заводов, шахт! Поднятие целинных и залежных земель и сбор урожаев на них! Исследование Арктики! Выдающиеся достижения советской науки! Развитие реактивной и ракетной техники, химии и медицины! Поднятие культурного и материального благосостояния рабочих и колхозников! И на этом здоровом жизненном фоне… я с библией в руках должен призывать людей к отречению от земных благ, к аскетизму, посту, молитве, слезам… Такое «служение» людям дает мне возможность жить за их счет. Как глупо, нелепо и унизительно для молодого человека XX века! Доверчивых простых людей, которые честно трудятся в меру своих сил, я должен пугать и обманывать сказками о геенне огненной, аде, злых чертях, ангелах, мстительном боге, райском блаженстве! Нет! Это не должно дольше продолжаться! Созревало решение порвать со своим сословием, порвать навсегда с религией вообще.
Я не знаю, есть ли что-либо более трудное и невыносимое, чем душевный разлад, чем сознание, что служишь делу, которое не только отвергнуто разумом и сердцем, но и которое наносит вред обществу? Как нужна была мне моральная поддержка, товарищеское участие! И я нашел эту поддержку вне церковного мира. Я написал давно порвавшему с религией Е. Дулуману, члену Киевского общества по распространению политических и научных знаний. Писал, и не верилось, что он захочет связываться со служителем культа. Но опасения были напрасны. Он ответил теплым письмом, и между нами вновь завязалась регулярная переписка.
20 июля 1957 года меня вызвали в епархиальное управление и сообщили, что я включен в состав группы от ленинградских церквей на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве для встречи с молодыми христианами — участниками фестиваля. Перед отъездом в Москву в актовом зале духовной академии нас собрали на инструктаж. Среди других был задан вопрос: как правильно ответить гостям, если они спросят, как мы, богословы, относимся к учению марксизма-ленинизма? И профессор академии Л. Н. Парийский без обиняков заявил с кафедры: