— Почему ж Николай не помог беднякам, восставшим в городе Фригии против гнета богачей, а благословил царских воевод Непотана, Урса и Ерпилиона, направлявшихся на подавление фригийцев? Вот, пожалуйста, написано: «Святитель пригласил воевод в город и радушно угостил их, и воеводы, удостоившись молитв Николая-чудотворца и приняв от него благословение на свой путь, поспешили во Фригию для исполнения царского повеления».
Растерявшийся преподаватель с возмущением спросил:
— А может быть, молодой человек, вы и вовсе станете отрицать существование святителя Николая? Может быть, от великого ума вы и до этого докатились?
— Я искренне верю в бога, — ответил Лозовский, — и критически отношусь к разным наслоениям, к земной стряпне. И если вы, отец Иаков, хотите, — есть все основания утверждать, что Николай — не историческая личность. Вот послушайте, я рассуждаю так: раз Николай был архиепископом, значит, он должен был быть грамотным. Но церковь не имеет не только его «творений», но даже ни одного его послания, ни одной его проповеди. Кроме того, наш церковный историк В. В. Болотов прямо заявляет, что Николай не присутствовал на первом Вселенном соборе, его имени даже в списке нет!
В тот же день в срочном порядке заседал педсовет семинарии. Последствия «неслыханной дерзости» не заставили себя ждать: Лозовского исключили. Одни семинаристы явно одобряли «очищение» класса от крамолы, другие считали, что таких следует перевоспитывать, а не исключать, третьи просто молчали.
Чаще всего сомнения и недоумения семинаристы высказывали товарищам, жившим в одной келье. Мы обсуждали между собой, например, такие вопросы: как размножался бы род человеческий, если бы Адам и Ева не согрешили в раю? Зачем Алексей — «человек божий» с первой ночи после женитьбы бросил жену и ушел странствовать? Ведь он мог уйти, не женясь предварительно. Почему Николай-чудотворец изображен на иконе подстриженным? Почему праздник вешнего Николы и Покрова празднуют только в русской церкви? Почему, как правило, тот или иной праведник начинает творить чудеса только после смерти? Почему Христу — богу-сыну — установлено несколько праздников, богу — духу святому — только один, а богу-отцу — ни одного? Зачем нужны панихиды и молитвы за упокой, если церковь учит, что «после смерти нет покаяния»? Как пустынники, отшельники, столпники, затворники, молчальники могли любить ближних своих, если они и людей-то не видели, зачастую всю жизнь жили в безлюдной пустыне? Скорее они ненавидели людей, считая, что люди несут с собой бесовские искушения. Весь смысл жизни угодников — борьба со своей плотью в целях личного спасения. Но эти и другие вопросы, как правило, не получали правильного разрешения.
Как-то на уроке Нового завета я осмелился и сказал:
— Мы считаем свою христианскую веру монотеистической. Однако на деле она дуалистическая: бог — источник добра, а дьявол — источник зла; бога мы именуем царем Вселенной, а дьявола — князем тьмы; что может сделать бог, то может сделать и дьявол; у бога ангелы и святые, у дьявола бесы; бог записывает в книгу жизни все поступки и мысли и дьявол тоже…
Преподаватель иеромонах Антоний Мельников молча слушал, потупив взор, а затем стал объяснять так, как написано в «Догматическом богословии» митрополита Макария. После уроков меня вызвали в учительскую, и я был вынужден выслушать нравоучения десятка преподавателей.
— Дарманский! Доселе вы были у нас на хорошем счету. Если не хотите пойти за Лозовским, Грабовским и другими хулителями веры, то подобные вопросы задавайте преподавателю наедине, чтобы они не послужили соблазном для семинаристов маловерных.
Вторично опасное столкновение произошло позже. На уроке нравственного богословия, когда разбирали греховность излишней любви человека к животным, я привел следующий пример из жизни. В 1947 году с семинаристами Иваном Люберанским и Всеволодом Страшевским мы в течение недели после уроков пилили дрова на даче епископа Сергия Ларина. Время было тяжелое, часто приходилось недоедать. У епископа было два больших пса Валет и Прима. Он кормил их молоком и мясом, нам же ни разу не дал даже по куску хлеба.
— Вот наяву отсутствие любви к ближним и излишняя любовь к животным, — заключил я.
— Это дерзость с вашей стороны! — закричал преподаватель. — Как вы смеете? Он владыка наш, а вы такое плетете о нем. Ладно, мы с вами поговорим об этом где следует.
Изо дня в день ожидал я грозы, но она миновала.
Такое отношение богомудрых отцов-педагогов к свободе слова обязывало быть осторожным в выражениях, понуждало соглашаться с преподавателями, что, мол, нельзя сразу уразуметь «необъятную религиозную истину», заставляло просто-напросто подавлять в себе сомнения. Признаться, я боялся этих сомнений, и, казалось, чем больше я отгоняю их молитвой, тем сильнее они меня обуревают.