Они поставили спектакль по Хуго Хофмансталю, и он назывался Jedermann, герой в этой пьесе умирает, как ты, наверное, уже догадался. Я тоже хотел умереть, но теперь передумал.
ЙЙ
November, 4
Чанчал!
Victors need never explain, success is never blamed[14].
От тебя зависит мое возвращение, оно в твоих руках, не упусти моего стеклянного сердца!
Сделай это, и мы вернем себе лабораторию.
На моем столе стоит твоя фотография. Та самая, что я сделал прошлой весной, когда мы поняли, что окончательно запутались. Помнишь? Ты был так несчастен, так неловок!
Смотрю на тебя, тогдашнего. Отсутствующее выражение на смуглом лице. Сдвинутые брови. Большой палец подпирает уголок припухшего рта. Каждый раз, когда я смотрю на нее — а делаю я это ритуально, по три раза на дню, — я вспоминаю, как ты, посмеиваясь, рассказывал мне, что в Индии все делается три раза, а не два и не четыре.
Даже у слона бога Индры, сказал ты, и то три головы. Хотя это жутко неудобно.
Мы с тобой сидели в индийском ресторане, и я злился на гарсона, с медитативным выражением лица проходившего мимо нас, не желая замечать мой поднятый палец.
— Третий раз сработает! — сказал ты и кивнул ему почти незаметно. О мой дивногубый кшатрий.
Через пять минут на столе стояли аппам и масала. Видишь, милый мой, я ничего не забыл.
Напиши мне подробно, что происходит у нас и в St. Johannsspital — чтоб он сгорел! — занимаешься ли ты своей темой и намерен ли ты продолжать то, что мы начали.
Полагаю, что намерен, дитя мое. Не станешь же ты говорить мне о невинных жертвах спешки и небрежности, как это делал фон Петекофер!
Ты единственный, кто знает, что это не небрежность. Более того, мы с тобой в двух шагах от триумфального дня, когда те, кто пытался играть с нами свое простенькое е2 ‑ е4, остекленеют от зависти. Как я теперь стекленею от бешенства.
Ты ведь знаешь, у средневековых шахматистов король имел возможность пойти конем, если ему угрожала опасность. Эта возможность, единственная за всю игру, называлась весьма убедительно — прыжок короля. Ты — мой троянский конь, Чанчал, и я пойду тобой.
Нет, ты — мой Боевой Индийский конь. Как там говорилось в гимне поклонения Бхагавати, который ты читал мне в нашу первую ночь?
Видишь, я все помню.
И не пиши мне всех этих alle bemitleiden dich[15] больше, умоляю тебя, Чанчал. В твоих спелых вишневых устах это выглядит как богохульство.
ЙЙ
октябрь, 19
сбудется все, возможность чего отрицал[16]
я поеду на мальту, зря я заплатил сеньоре пардес сорок тысяч вперед
еще только половина октября, она мне не вернет, нечего и просить
еще придется платить за синюю цаплю и прожженную скатерть — галисийское кружево с белыми птицами, у нее везде птицы, и сама она похожа на вечную птичницу
так и вижу ее в крахмальном чепце а-ля изабелла кастильская
фелипе говорит, только болваны летают самолетами на мальту ходит круизный пароход, говорит он, заодно увидишь рим и монте-карло, я посмотрел в компьютере, девяносто шесть тысяч песет! никак не могу привыкнуть к новым деньгам, хотя старых уже два с лишним года как нет, многие здесь считают в тысячах, а потом поправляются, улыбаясь со значением
приятель фелипе моет посуду на голден принцесс, он поговорит с ним во вторник, может, у них отыщется место для трехгрошового пассажира
фелипе и лукас играют в небесах в четыре руки, а я сижу на полу и тихонько жму на педаль
октябрь, 22
gra-a-a-acias a la xnda que те ha da-a-a-do tanto
испанская профессор меня полюбила
вчера она поила меня чаем и крутила пластинку своего мертвого мужа
пластинка квохтала, учительница дрожала улыбкой
пятна в ее хрестоматии похожи на чернильные, но это вино
Так. Прописные. Прописные.
Сеньора Пардес со складчатыми веками меня ненавидит. Я встаю по ночам и ем овсяное печенье. Всюду крошки и в постели тоже. А еще я разбил ее цаплю, синюю, нечаянно. Она собрала цаплины кусочки в передник и унесла зачем-то. Что она станет с ними делать?
без даты
на фото у лукаса волосы цвета перестоявшего меда а еще бывает крушиновый мед, мутно-коричневый с прозеленью
такие у лукаса глаза
я пририсовал ему пчелиные радостные усы и брови
у таких мальчиков не бывает полых ладоней
и плоского голоса не бывает
да и мальчиков таких не бывает, опомнись, мо
октябрь, 23
о чем я думаю? на кой черт я проторчал половину ночи в этом баре боадас, надышался до одури мятным дымом
дэниэл, никакой он не дэниэл, все они здесь белокурые луисы, оливковые хосе марии с клепаными плетками, козырными дамами в кожаных рукавах, ваша девятка бита, бита, бита
ребята говорят, раз уж я влюбился в парня, я должен знать, как это делается
дэниэлиликакеготам привел меня в комнату за баром: кушетка, как у психоаналитика в фильме вуди аллена, шотландский плед с длинным ворсом, два стула с венским изгибом, я и не знал о таком укромном местечке
tranquilo, hombre, это отель для каталонских мачо, сказал он, расстегивая рубашку, от него пахло знакомо, но неузнаваемо — не то разогретой самолетной резиной, не то тлеющими листьями, он расстегивался, как кормилица, я подумал, что сейчас он вытащит грудь из корсажа и поднесет к моему рту на розовой отмытой ладони, а потом еще примется присыпать мне между ног аптекарским тальком
видишь — сказал он, стягивая тугие джинсы с голых бедер — какие они у меня круглые! как королевские
буллы! не хватает только красных шелковых шнурков или серой пеньковой веревки, подумал я, смертельные буллы присылали на пеньковой веревке, а твои похожи на плохое известие больше, чем на царскую милость
та поп troppo ! осторожнее! почему я заговорил с ним по-итальянски? иногда я вспоминаю языки, которых никогда не знал, иногда говорю не своим голосом, трескучим, как шершавая запись довоенного тенора
ты милый, милый, тиу simpatico, твердил дэниэлилиможетнедэниэл, не огорчайся, это от плохой травы, увидимся завтра на твоей квартире? знал бы он, что это за квартира, думает, что я переодетый англичанин, охотник за пимиентос дель пикилъо, сан-жозепский зевака в поисках утерянной бутифарры
это все мой акцент! никто не слышит в нем русского воспаленного нёба, онемелой увулы, припухших связок, с такими связками можно петь cante andaluz, говорит моя каталонская профессор джоан жорди
ваша мембрррана звучит суххестивно, дорррогой морррассс, говорит доктор дора
октябрь, 24
прочел сегодня, что слово гетто от итальянского слова плавильня происходит
евреи в Венеции селились в районе плавилен, то есть их селили, никто их не спрашивал особенно
плавильня — хорошее слово, в нем есть вильнюс, и плавный, и love, и даже авель
и еще плавильня — это змеиное слово таршиш, тут непременно замешан фарсис финикийский, где серебряные копи, оттуда в три года раз приходил фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян и павлинов[17], а может, и не фарсис никакой, а тарсисс, испанская гавань, куда бежал иона[18], а тот, от кого он бежал, воздвиг на море крепкий ветер и правильно сделал
14
Victors need never explain, success is never blamed (англ.). — Зд: победителей не судят.
16
сбудется все, возможность чего отрицал (лат.) — цитата из «Скорбей» («Скорбных элегий»; кн. I; VIII: 7-61) Овидия (43 до н. э. — ок. 18 н. э.).
17
…в три года раз приходил фарсисский корабль, привозивший золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов… — Третья книга Царств (X: 22).
18
…испанская гавань, куда бежал иона… — «…и воста иона, еже бежати в фарсис от лица Господня и сниде во июппию и обрете корабль идущь в фарсис» (Книга пророка Ионы. 1:3).