Но здесь от отца остался лишь пепел, взятый в кабине грузовика. Причем далеко не факт, что этот пепел принадлежал отцу. Та же милиция, вполне допускает тот факт, что отца убили и закопали где-то в другом месте, а машину сожгли. Но мать уперлась в своем норове, и буквально разогнала всех родственников отца. Впрочем, как я понял они не особенно, и навязывали свою помощь.
А после похорон, она просто сошла с ума. Ей было наплевать на себя, на меня, да и собственно на всех окружающих. Она просто покупала очередную бутылку водки, вина или какого-то дешевого пойла, взятого неизвестно где и у кого, приносила ее домой, выпивала ее и засыпала там где придется. Первое время, я еще как-то пытался ухаживать за ней. Старался переложить ее на диван, подтереть лужу на полу. Однажды вызвал неотложку, и заплатив врачам, упросил прокапать ее, чтобы вывести из запоя. Но стоило ей только прийти в себя, как она тут же подхватила деньги и умчалась за очередной бутылкой пойла. Прекрасно понимая, что в итоге она пропьет все, до чего дотянется, я собрал в доме все наличные, добавил к ним все золото, что когда-то приобретал отец, по какому-то наитию, добавил ко всему этому свои документы. Паспорт сейчас получают на шестнадцатилетие, поэтому в шкатулку ушло свидетельство о рождении, и все собранные справки касающиеся меня и оставшиеся после отца. От отцовских накоплений на автомобиль, мне удалось урвать чуть больше двух тысяч рублей, хотя я точно знал, что сумма, имеющаяся в доме, приближалась к четырем тысячам. Что-то было еще на сберкнижке, но по советским законам мать или я как возможный наследник, могли, снять со счета деньги, только через полгода после его смерти, и то если не объявятся другие претенденты на наследство.
Золото принадлежало, конечно, матери, но увидев однажды, как она утащила свою новенькую кофточку, и вернулась без нее, но с бутылкой, понял, что скоро доберутся и до него. Поэтому я забрал и его. Сложив все отложенное в деревянную шкатулку, в которой всегда лежали мамины драгоценности, и иногда деньги. Я обмотал ее синей пластиковой изолентой, и поднявшись на чердак нашего дома, спрятал коробочку под слой утеплителя из керамзита, в самом дальнем углу чердака.
Я прекрасно понимал, что все это добром не кончится. И рано или поздно, мать либо заберут санитары, и отправят на принудительное лечение, либо она выпьет что-то не то и отравится. Несколько раз, пытался связаться с родственниками, но мне прямо отвечали, что не забыли о словах матери в день похорон отца, и потому нечего названивать, никакой помощи мне не окажут. И самое паршивое во всем этом, было то, что мне было всего около шестнадцати лет. Другими словами, стоит матери исчезнуть из моей жизни. Неважно в психбольницу, или морг, меня тут же заберут в Детский дом. Советские законы, такие, что я при всем желании не смогу продолжать жить в своей квартире, без опеки взрослых. Поэтому до совершеннолетия, мне придется отправиться в сиротский приют, а это означало, что от всего того, к чему я привык не останется ничего. Квартира и все имеющиеся в ней вещи уйдут новому квартиросъемщику, и хорошо если мне перепадет хоть какая-то компенсация за все это. А скорее всего, об этом даже не вспомнят, а после достижения совершеннолетия, мне грозит в лучшем случае комната в коммуналке, а скорее всего койка в холостяцком общежитии, какого-нибудь Комбината Строительных Материалов.
Так оно и произошло. Матери хватило здоровья всего на какой-то месяц, когда приобретенная неизвестно где бутылка «Водки» оказалась набодяженной на основе метилового спирта.
Глава 2
2
После похорон матери, я прожил в своей квартире, еще около недели, наслаждаясь последними днями относительной свободы, и отдельной жилплощадью. В один из дней, ко мне нагрянули совсем нежелательные «гости», уже с ордером на вселение, и, дав мне полчаса на сборы, приказали убираться вон. Я бы, разумеется, всех послал в космос, или куда-то подальше, но с «гостями» были представители милиции, и опеки, объяснившие мне всю правомерность подобного состояния вещей.
— Забудь, окончишь школу, по достижении тобой восемнадцати лет, по закону, тебя обязаны обеспечить жильем. А эта, квартира уже нашла своих квартиросъемщиков.
То, что при этом «квартиросъёмщики» называли прибывшего с ними милицейского полковника папой, и не обращая на меня никакого внимания, восхищались доставшейся им совершенно бесплатно мебелью, импортной одеждой, посудой и прочими вещами, было вполне в порядке вещей.
— И на что можно надеяться? — решил уточнить я.
— Если до того момента не создашь семью, скорее койка в общежитии при каком-нибудь заводе. Если женишься, и у руководства будет такая возможность — малосемейка, или комната в семейном общежитии.
— То есть, вы хотите сказать, что отобрав у меня трехкомнатную квартиру, со всеми удобствами, и ограбив меня до последней нитки, согласно советским законам, мне положена только койка в общежитии?
— Прекрати говорить глупости! Государство заботится о таких как ты. Ты будешь следующие два года жить ни о чем не думая, а государство обеспечит тебя едой, одеждой и крышей над головой! И ты еще смеешь возмущаться и произносить такие слова⁈
— Квартира у меня и так была, пока вы ее не отобрали. Одежда тоже. Почему я должен идти в приют, имея все это? Мне уже через месяц исполнится шестнадцать лет, я получу паспорт, значит смогу сам работать и обеспечивать себя сам! А до этого момента имеются накопления в сберкассе. сделанные моими родителями.
— Вот через месяц и поговорим. — Закрыла она вопрос. А после добавила пафосно. — Закон суров — но это закон!
И на этом все завершилось. Кто там меня будет слушать, если квартира уже отдана нужным людям.
Был бы я совершеннолетний, все было бы иначе. А так как мне всего пятнадцать лет, следовательно, у меня до совершеннолетия должен быть опекун. Все родственники, со стороны отца, отказались от этой сомнительной по их словам чести. Со стороны матери имелась всего лишь дальняя тетка, живущая в какой-то тмутаракане и с ней просто, я думаю, не стали связываться. Свяжешься с такой, и упустишь шикарную квартиру, а так отправил ублюдка в приют и все на мази, все формальности соблюдены, потому следующие два года мне предстоит провести в одном их детских домов. Правда, с местами в них тоже наблюдались некоторые проблемы, и из-за чего, мое выселение затянулось так надолго. А может просто случился небольшой затык в переоформлении моей квартиры. И это больше похоже на правду. Ведь это делается не просто так. Каждого заинтересованного нужно отблагодарить, занести подарок, что-то пообещать.
В итоге для меня, было найдено место в Школе Интернате №103, города Ташкента, расположенного буквально в нескольких шагах от дома на массиве по улице Лисунова. Особенного выбора не было, да и моего согласия никто не спрашивал. Хотя этот выбор был и не самым лучшим в отношении меня. Дело в том, что до недавнего времени я учился в 226 школе, что расположена буквально за забором школы интерната, при этом, взаимоотношения ребят обеих школ были, мягко говоря, натянутыми. Любая встреча «Сироток» с моими одноклассниками, обычно заканчивалась дракой. В чем причина такой нелюбви, было в общем ясно с первого взгляда. Большинство учеников нашей школы и моего класса имели достаточно обеспеченных родителей и соответственно отношение к «инкубаторским», как их называли в глаза и за глаза, было презрительным, если не сказать большего. То, что меня сейчас определили в этот интернат, было ударом под дых. Особенно удручало то, что школа интернат, как и большинство заведений подобного рода в Узбекистане, была чисто мужской. Разумеется, существовали и женские интернаты, но смешанных заведений подобного рода почти не было. Разве что несколько детских домов в республике, и все. Вдобавок ко всему, именно эта школа была чисто узбекской, то есть преподавание всех предметов, шло именно на узбекском языке, и кстати считалось довольно низкокачественным. Я не раз слышал разговоры родителей о том, что дети, окончившие национальные школы, чаще всего оправляются либо в профессиональные училища, либо сразу на заводы или в колхозы. Читать, писать, считать умеет, для колхозника или рабочего, достаточно. Едва услышав название, я понял, что добром все это не закончится. Но любой протест, который я попытался высказать в ответ, отклонялся безапелляционно. Я попробовал было возразить, что в этом интернате меня попросту прибьют. Но никто не стал меня слушать. А тетка из опеки вообще воскликнула.