В этом случае получение обещанной ему Шурыгиным полковничьей папахи отодвигалось на весьма неопределенный срок. Но, в общем-то, да и только. Никаких понижений по должности или же перевода на периферию подполковник не боялся, зная: если возникнет подобная ситуация, он бестрепетной рукой начертает рапорт об увольнении и смело расплюется с начальством.
Многие приятели Власова, отставники, успешно работавшие на интересы нынешних нуворишей, с распростертыми объятиями были готовы принять его в свою компанию, тем более два последних года Николай тесно сотрудничал с неформальными структурами коммерческих служб безопасности, оказывая им ценные услуги, а потому благодаря уже полученным гонорарам мог бы прожить остаток жизни, не завися от грошовой пенсии ветерана советско-российской контрразведки.
С другой же стороны, нынешнее свое положение Власов ценил: он находился в обойме глобально информированных людей, решал серьезные вопросы, был человеком общественно значимым; степень его личной безопасности в условиях мафиозного государства отличалась достаточной надежностью, а, кроме того, даже такие факторы, как служебные удостоверения ФСБ, МУРа, право ношения оружия и спецсредств, приподнимали его над схваткой, которую вели с повседневной, принадлежавшей разнообразным хищникам жизнью рядовые зачуханные граждане – серая, беспомощная масса.
Посему, хотя страховочные варианты гражданского бытия у Власова имелись, пренебрегать сегодняшним своим служебным положением он не хотел.
Не хотел оказаться безоружным перед уголовной мразью, не хотел потерять связи с заинтересованными в его статусе важными людьми, часть из которых считалась подчиненной ему агентурой; не хотел оправдываться перед гаишниками или же заискивать перед беспредельщиками-муниципалами, среди которых было немало не то что обычной сволочи, но и патологических садистов, пришедших в милицию за властью и безнаказанностью в издевательствах и насилии…
То есть Власов был готов к любой самой трудной работе, горячо заинтересованный в ее конкретном положительном результате.
Обыск в квартире Градова, как и следовало ожидать, ничего не дал, материал для передачи Димой Дипломатом в ЦРУ был подготовлен и согласован, а Гиена уже успел заинтриговать Астатти намеком на скорые увлекательные новости.
Ранним утром поступила информация: объекты засечены в городе у вокзала, а поезд на Душанбе отправляется вечером.
Настала пора незамедлительных действий.
Курирующий Диму Дипломата офицер дал указание перевербованному агенту выйти по срочному каналу связи на американскую резидентуру, а Власов вместе с Мартыновым и Гиеной отправились навестить Астатти.
Три пассажирских места на самолет, отбывающий в Уральск, были уже забронированы, сотрудники ГБ московского и казахского аэропортов готовились достойно проводить и встретить американского гостя, которому спешно выправлялись необходимые визы, а злосчастных Ракитина и Градова плотно «вела» местная контрразведка, за возможную самодеятельность которой Власов, увы, поручиться не мог.
Да и сам Николай чувствовал себя весьма неуютно. Прошлые казахские соратнички могли подставить ему любую подножку, и в изощренном коварстве их он не сомневался, ибо ему предстояло встретиться с теми, кого в свое время «крестили» и пестовали те же бесы, что и его, Власова, и вероятность игры под названием «КГБ против КГБ» вырисовывалась с удручающей и закономерной логикой.
Оставалось уповать на политический аспект государственного содружества с бывшими сателлитами, на личный авторитет Шурыгина и другие, более высокие авторитеты, наверняка посвященные в курс событий и, возможно, даже заинтересованные в их благоприятном для Николая развитии.
А возможно, и нет…
Николай Власов не доверял никому. Профессия, ставшая образом жизни, исключала его принадлежность к той категории людей, что прощали, невзирая на горечь обид и разочарований, тех, кто обманывал их, ибо не желали утратить главного – доверия и любви к людям как таковым.
Таковая категория копошилась в общей серой массе безропотного глупого плебса, существовавшего в параллельном общественном космосе – чуждом, нищем, ущербном и ничего, кроме снисходительной жалости, у подполковника Власова не вызывающем.
ДИМА ДИПЛОМАТ
Сообщив через посредника о необходимости выхода на срочную бесконтактную связь, Дима улегся на диван и предался невеселым раздумьям о дальнейшей своей судьбине.
В принципе, как он полагал, ему здорово повезло: он вернулся в квартиру, а не остался в камере, и диван, конечно, куда комфортнее тюремных нар. С другой стороны, везение такого рода в немалой степени определили и его личные заслуги: годами наработанные связи, информированность о событиях, происходящих в уголовной среде, перспективность его как агента-порученца для ЦРУ…
Все эти козыри он готовил едва ли не сознательно в ожидании вероятного ареста и возможность своей перевербовки также учитывал, нисколько такой перспективой не тяготясь.
Он одинаково глубоко презирал и американское ЦРУ, и советский КГБ, как бы он там ни переименовывался… В обеих конторах, по его убеждению, служили те же самые гангстеры – беспринципные, хладнокровные убийцы, лицемерно оправдывающие свои злодеяния патриотическими соображениями, но в основной своей массе руководствовались все эти, шпионы и охотники за ними исключительно личными корыстными интересами продвижения по службе и занятия теплых руководящих кресел. Конечной же их целью было приближение к ареопагам кремлевских или же вашингтонских динозавров, играющих – то как партнеры, а то как противники – в кровавые, грязные игры, преследующие основной целью опять-таки собственное паразитическое благополучие.
Над всеми этими играми, в которых погибали и страдали миллионы людей, также витал флер борьбы за общечеловеческие ценности, свободу и процветание народов, укрепление мирового правопорядка…
Когда офицер ЦРУ, вербовавший Диму, коснулся в беседе темы мотива сотрудничества новоиспеченного агента и уяснил, что тем движет исключительно меркантильный интерес, то явно поморщился, давая понять собеседнику, что это не лучшая версия для доклада начальству, и, движимый, возможно, личными симпатиями, подсказал Диме, что согласие его в первую очередь диктуется соображениями помощи Родине, России, в которой, несмотря на демократические перемены, еще способна возродиться власть кровожадных коммунистов и ужасного КГБ…
Намек Дима понял, тотчас же с подобной формулировкой основного мотива горячо согласившись, и расстались они, обоюдно удовлетворенные взаимопониманием конъюнктурности формально-бюрократических нюансов по оформлению предателя в действующие силы вражеского стана…
Ответственному гэбэшнику, вероятно генералу, Дима обосновал свое сотрудничество с ЦРУ как издержки неодолимого авантюризма натуры, не более; а мотив перевербовки, основанный на муках совести, стремлении к покаянию и искуплению, а также внезапно обретенном чувстве любви к отчизне и, конечно, к ее вождям, – этот мотив, с полной серьезностью генералом воспринятый, он раскатал как по писаному, вторым сознанием отмечая, насколько же схожи все эти рыцари без страха и упрека, несмотря на различие в национальностях, воспитаниях и традициях.
Теперь, угодив на второе дно волчьей ямы, Дима упорно размышлял, как из нее выбираться.
Основы создавшейся после его разоблачения ситуации были ему ясны: ГБ, используя его, попытается сконструировать какую-нибудь комбинацию, чтобы скормить ЦРУ ту или иную дезу, а кроме того, выявить американскую агентуру – желательно нелегальную. Веревочка такой операции может виться долго, но рано или поздно оборвется, и тогда Диму переведут в резерв, а может, перекинут на организованную преступность или иное направление. Пожизненная, рискованная кабала…