Думая о ней, он даже не желал возвращаться в реальный мир, который без Дуси почему-то стал совсем неинтересным, и поэтому отправился к себе, а не к родителям.
Обещание, данное своей совести, он сдержал: честно признался Лере, что в ближайшем будущем собирается заниматься поисками себя в жизни и что у него нет возможности выстраивать отношения: на носу диплом, надо строить карьеру, и т. д. и т. п. Поэтому он (очень искренне!) пожелал ей, как будущей журналистке, удачи в том же самом.
В ответ на этот поступок совесть ещё немного поворчала, но, не найдя однозначных аргументов, постепенно смолкла.
Осколки
Москва встречала весну – время года, когда жизнь начинает бежать быстрее. Вчера ещё повсюду лежал снег, а сегодня он превратился в отряд ручейков. Вчера деревья стояли голые, с чёрными ветками, раскрашивая мир в чёрно-белые цвета, а сегодня он разрисовался цветными красками, и зимнее белёсое небо стало голубым, а воздух подёрнулся жёлто-зелёной дымкой.
Но специально для Алексея время устроило подлянку: оно нарочно замедлило свой бег и тянулось медленно-медленно. Он писал диплом, готовил статьи в газету, а оно, вредное, слишком неторопливо приближало час встречи с Дусей. Всякое Алёшино дело теперь было окутано образом черноглазой смеющейся девочки, но это не мешало работать. Наоборот, каждая написанная статья давала шанс скорее увидеть её, прижать к себе, услышать её смех.
Он проклинал Дусину работу, которая именно теперь, когда он хотел видеть Дусю каждый день, не позволяла ему этого. Он вообще не понимал стремление Евдокии так усложнять себе жизнь, когда убедился, что причина этого – отнюдь не материальные проблемы. Но Дуся была упряма, и Алексею постоянно не хватало времени, которое он мог бы проводить с ней. Времени, и правда, было немного.
Зато эти минуты Дуся, казалось, тоже пыталась использовать по максимуму. Чаще всего, когда они оставались вдвоём, она принималась рассматривать Лёшу. Рассматривала очень внимательно, проводя пальчиками по лицу, обводя каждую черту. Он пробовала на ощупь его ресницы, исследовала контуры губ, перебирала волосы, изучала каждую чёрточку на ладонях, каждую вену на руках. Он млел, когда она так делала, хотя в её действиях не было ни капли эротики – только интерес исследователя.
– Ты красивый, – однажды очень серьёзно выдала она.
На Лёшиных губах невольно расползлась самодовольная улыбка.
– Я рад, что ты так думаешь.
– Это не комплимент, – она сурово сдвинула брови.
Алёша не знал, радоваться этому или расстраиваться. Ему было ясно, что в Дусины планы не входило сделать ему приятное. Она вообще не совсем обычно проявляла свою привязанность: почти никогда не пыталась обнять или поцеловать Лёшу и редко смотрела в глаза, зато любила прижиматься к нему всем телом, любила уткнуться носом ему в шею и замереть так надолго, словно впитывая любимого человека всем своим существом.
Но Лёше этого было мало. Ему хотелось сжимать её в своих объятиях, хотелось распустить её всегда завязанные волосы и целовать, целовать без конца. А оставаться наедине им удавалось редко. В четверг они виделись в студии, оставался только вечер пятницы.
А привести её к себе он не мог. Теперь – не мог. Однажды она даже спала в его постели, но тогда между ними лежала дистанция под названием дружба, а ещё – Дусины переживания, которые, как кокон, отгораживали её от всего мира. А теперь такое свидание было невозможно. Они были уже не друзья, но ещё не любовники, и Алексей старался не торопить события, как бы ему не хотелось. Он видел, что Дуся ещё не готова к более близким отношениям, чувствовал, как она вздрагивала, стоило их поцелую из нежного превратиться в страстный. Он не спрашивал её, был ли у неё кто-то раньше – ответ был очевиден. Алексей принимал то, что Дуся младше его и в свои восемнадцать лет была совсем ребёнком.
Однако одновременно с этим она порой высказывала удивительные вещи – странные, глубокие, почти философские. Однажды в студии зашёл спор об экранизации одной книги, который перешёл в дискуссию о современном кинематографе вообще. Мнения разошлись: одни смотрели на современное искусство весьма категорично и депрессивно, пребывая в недоумении «куда мы катимся?!», а другие указывали на определённые достижения и считали отношение «классиков» предвзятым. Спорили жарко, приводили логические аргументы, проявляя незаурядные ораторские таланты.