-- Вик... Вик! Черная твоя морда! Унитаз!
-- А... в цвет!!! Ну Варлак, ну настоящий пахан -- башка у тебя, как у слона, только уши махоньки! -- Суббота сплюнул окурок в мусорницу, схватил ненужную теперь кружку и стал вычерпывать воду из унитазного отверстия. Действительно, их перевели в другое крыло и на другой этаж. Маловероятно, чтобы и здесь никто не сидел в окрестностях импровизированной камеры смертников. Власти не в силах были преодолеть вековые шаблоны службы и профилактики, по которым расстрельных располагали в строго определенном, специально подготовленном месте, к тому же в последний месяц их усыпила спокойная отрешенность Ванов...
Варлак не мог говорить громко, сразу же садился голос, поэтому он стоял рядом с Субботой и давал ему наставления. Но Суббота и сам знал, что нужно делать.
-- Эй, люди, отзовись кто!
Через несколько секунд отозвался густой и очень четко слышный голос:
-- Отзываемся. Кто зовет?
-- Варлак и Суббота, проба -- Большие Ваны. Завтра поутру идем налево, формально -- за крякву.
-- Кто? Ваны?! Вы что, парни, обкурились напоследок? Скворечник засорился, что ли? Вы кто, в натуре?!
-- Ты слышал. Кто у вас сидит? -- На том конце "провода" затихли. Прошло не меньше десяти минут. Сквозь собственное хриплое дыхание Ваны, привыкшие ловить каждый звук ушами, кожей, оголенными нервами, расслышали, что флигель проснулся: послышались стуки, очень далекие неразборчивые голоса. Наконец унитаз ожил:
-- Что у Субботы на спине?
-- Мадонна Рафаэля с нимбом из колючей проволоки... И много еще чего, медведь оскаленный, каре на тузах...
-- Фашиста знаете?
-- Молодой урка был во время оно, хотя и не нареченный -- семейный был. Из правильных. Я ему лично на лоб пентаграмму колол, на Магиддской пересылке в одна тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Звали его Генрих, из немцев.
-- В цвет. Он привет передает из сорок четвертой камеры. И сам Варлак здесь?
-- У него горло побито, чтобы говорить, рядом он...
-- А это правда, что он на президентскую виллу скачок сделал?
-- Давно это было, -- вмешался Варлак, сипя так громко, насколько ему позволяли связки, -- еще при прежнем "богдыхане"...
Еще несколько минут продолжалась ознакомительная полупроверочная беседа, в ходе которой выяснилось, что с Ванами беседуют особо опасные тяжеловозы-долгосрочники из числа золотой пробы. Ваны чувствовали, что те пребывают в шоке от неслыханной, невероятной новости: рядом находятся двое живых Ванов -- герой песен, легендарный урка, гениальный кольщик Суббота и канонизированный при жизни хранитель мифического урочьего общака, отсидевший четвертак в одиночке, апостол преступного мира тюрьмы и воли -- Варлак...
-- Что мы должны сделать, чтобы тормознуть исполнение? Сейчас постараемся кипеш устроить!
-- Не надо ничего. Наш день пришел. Ржавые, это вам, между прочим, наука. Помните, никто не вечен. За нас поставьте свечку, по обычаю, за меня и за Варлака, хоть он и басурман. Главное -- свидетельствуем: остался еще один Ван, имя ему Кромешник. Он на воле. У него на груди -- моей руки осьмилучевые звезды с "тихой" грамотой. У него общак, у него история, он последний. А уж прислушиваться к нему или не прислушиваться -- это ваше дело золотое. Когда надо, он сам объявится. Все, бегут... Прощайте все, Фашисту персонально... Он молодо выглядит, Кромешник, не по годам... -- Суббота хотел договорить: "не по годам нарекся...", но не успел.
В камеру ворвались вертухаи и молча кинулись на Ванов. Бить -- не били, по старинному неписаному правилу накануне казни приговоренных старались не задевать, но, исправляя собственную ошибку, связали, заткнули рты и волоком оттащили в другую камеру, в глухом углу, где в унитаз легче было докричаться до ада, чем до других сидельцев. Ванов развязали, вынули затычки изо ртов, обыскали для порядку, обматерили и вновь оставили одних.
Радостное возбуждение от удачного "вольта" вскоре схлынуло, и Ваны вновь замолчали. Суббота вдруг смял в кулаке пачку с сигаретами и выбросил в унитаз, а сам, беря пример с Варлака, улегся рядом на нары. Старики думали каждый о своем и не заметили, как задремали...
Конвой во главе с судебным исполнителем только вступил в тюремный коридор, в конце которого находилась нужная им камера, а Варлак и Суббота уже услышали его и кряхтя стали собираться. Собирать было и нечего, разве что лицо ополоснуть, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки дряблого стариковского сна.
Варлак сковырнул пробку с пивной бутылки и сделал глоток. Раздумчиво помолчал и сказал, криво улыбаясь:
-- Темное, а я светлое люблю. Тьфу, гадость, за месяц не удосужился посмотреть, что нам подсунули... Вик, будешь?
-- Нет, я водички лучше, а еще лучше -- чайку...
Загремел засов, бесшумно открылась дверь:
-- Осужденный Игхрофт Виктор, на выход с вещами.
Суббота обернулся к Варлаку и с виноватой улыбкой прошептал ему:
-- Видишь, мне повезло -- первому выпало. Чиль, дружище, ты меня, может, и увидишь еще, а уж я тебя -- нет.
Они обнялись крест-накрест напоследок, и Варлак поцеловал своего товарища в лоб:
-- Не бойся, Вик. Может, ад у нас общий будет, а? На рай не потянем, с гуриями-то?
Конвоиры-унтеры стояли истуканами, офицер -- начальник конвоя -- нервно зевал: четырежды ему доводилось отводить людей на расстрел, а он все не мог к этому привыкнуть.
-- Ну, попрощались -- хватит, -- буднично, по-канцелярски одернул он старцев. -- Ведите.
В пятом часу утра тюрьма была тиха и угрюма. Пятеро, включая приговоренного, шли по длинным коридорам старинного централа, словно по лабиринту -- с уровня на уровень, из коридора в коридор. И вот, когда они миновали два с половиной этажа и множество разнокалиберных коридоров, Суббота понял, что наступил подходящий момент: