Так подбадривал он и успокаивал Сторожа, потому что ничего больше взамен его вынужденного предательства предложить не мог. В случае недалекого печального исхода для Гека абсолютно был неважен смысл ныне произносимых слов, но при благополучном раскладе появлялась пусть далекая и зыбкая, но перспектива доверительного содружества двух разных, но объединенных общим прошлым людей, где более сильный и "крутой", тем не менее, с радостью примет помощь и поддержку другого, тоже не слабого человека. Сам же Гек чувствовал, что настал момент включать кнопку аварийного катапультирования: Малоун должен напрячь все свои и чужие силы, но без промедления вытаскивать его отсюда...
Была среда -- помывочный день для их камер-блока. В каждом луче, на каждом этаже тюрьмы находилась душевая комната -- каменный аппендикс со следами замурованных оконных проемов, площадью около двадцати пяти квадратных метров. Мыться водили камерами, от четырех до десяти человек за раз. Кабинок не было, прямо из потолка торчали пять трубок с ситовыми рассекателями. Напор и температура воды регулировались кранами на стенах -по два на каждый сектор -- с горячей и холодной водой. Редко бывало, чтобы все трубки одинаково хорошо работали, однако времени на помывку давали сорок пять минут, и этого хватало, чтобы смыть с себя, пусть ненадолго, грязь и тюремные ароматы.
Сидельцы неутомимо придумывали способы межкамерного сообщения и душевую своим вниманием оставить, конечно же, не могли. И надзиратели это хорошо понимали. Чтобы затруднить сидельцам посылку тюремной почты через душевые, для них придумали очередной ритуал: раздевались они в преддушевой, голые заходили в душевую, неся с собой лишь мыло (или шампунь) и мочалку, досмотренные надзирателем при входе. Еще один надзиратель следил за порядком в душевой, и еще двое-трое осуществляли тряпочный шмон -- обыскивали одежду моющихся сидельцев. Но и надзиратели не шмонали сами вещи опущенных -- в этом вопросе зонно-тюремные обычаи действовали и для них, хотя, если доводилось, сидели преступники из правоохранительных органов на особых, лягавских зонах и блок-камерах, если речь шла о крытке. От сумы да от тюрьмы не зарекайся -- и предусмотрительные надзиралы как огня боялись на воле прослыть зашкваренными -- теми, кто роется в "обиженных" шмотках. Для подобных обысков приглашали "сушеров", если они были в данной тюрьме, "пидоров", "твердо ставших на путь исправления", или просто женщин-надзирательниц, для которых проблемы социального осквернения от биоинополого сидельца не существовало.
В камере Гека опущенных не было, и их обыскивали простые надзиралы. В кармане у Сторожа нашли спрятанные кусочек графита и клочок бумажки. Ему тотчас отмерили пять суток, оповестив об этом в полуоткрытую дверь, но милостиво разрешили домыться. Для Сторожа с Геком это не было неожиданностью, попрощались они заранее, и оба знали, что в конце карцерного срока Сторож откажется подниматься в их камеру. Довесят ему за это карцер или не довесят -- зависело от доброй воли дежурного офицера или старшего унтера, его заменяющего. Но после довеска, если он имел место, сидельца обычно переводили в другую камеру, что и требовалось.
Малоун на очередной встрече выглядел подавленным и очень встревоженным: из Департамента внутренней контрразведки прямо к нему в контору пришли какие-то типы с "корочками" и от лица Службы велели ему заткнуться и не предпринимать ничего, порочащего профессиональную честь следственных и судебных органов, по одному из дел, ведомых Малоуном, а именно по делу Стивена Ларея. На попытку возмутиться ему продемонстрировали спектр возможных последствий и механизмы их реализации. Самый простой, но не единственный, -- исключение из коллегии адвокатов, а там еще аннулирование заграничной мультивизы, расторжение контрактов с арендодателями жилья и офиса, и... много еще разных неприятностей обещают.
-- Из названных тобою неприятностей не все можно замазать деньгами. Так я понимаю? -- решил помочь ему вопросом Гектор.
-- Увы, увы, как ни стыдно мне признаться в этом. А мы ведь клятву профессиональную произносили -- вслух, во всеуслышанье... Знаете, как студенты-медики произносят клятву Гиппократа...
-- Врачей я тоже разных видел, -- криво улыбнулся Гек. -- Знаешь, Малоун, может быть, я напрасно грозился стать твоим клиентом надолго... Да не-ет, ты не то подумал. Просто здесь мне очень горячо стало, не поладил с местными маршалами. Я-то планировал с твоей помощью в нужный момент обрести юридическую невинность... Да помолчи, ей-богу, я тебя не ругаю. А у старого -- не спрашивал совета?
-- Спрашивал. Говорит -- кисленько, надо подумать. Время нужно, чтобы поискать ходы.
-- И денег, небось?
-- Это я невольно, господин Ларей, не в насмешку улыбнулся, нет-нет. Господин Кац специально оговорился, мол, насчет денег -- скажи, не тот случай, кастовая солидарность задета, вот. Он предусмотрел ваши... э, ваш вопрос о деньгах.
-- Передашь -- благодарю. Да, не люблю попусту мотать деньги, но в данном вопросе -- я тоже лицо заинтересованное, а отсюда могу помочь только одним -- деньгами. Понадобится -- добавлю в широкоразумных пределах... Напрягись, Джозеф, здесь не шутят. И еще. Ты мне, помнится, говорил, что сумеешь ко мне пробиться в качестве адвоката, даже в карцер. Сомневаюсь, но боюсь -- придется мне проверить твои способности в этом вопросе. И еще. Есть одна мыслишка. В департаменте... забыл... ну, по зонным делам, есть чиновник, или был, ему сейчас лет шестьдесят, по фамилии Хантер. Он в чинах может быть сейчас. Хотя может и не быть -- давно о нем не слышал. Если его найти и попросить о переводе на периферию, в зону, он обязательно приложит все силы, чтобы помочь, поскольку есть для него волшебное слово. Ищи его. Найдешь -- расскажу о дальнейшем. Почему я про Хантера говорю -- его Кац должен помнить по процессу сорок девятого года на прииске Фартовом, когда полную зону "ацтеков" вырезали за ночь и Хантер участвовал в расследовании. Кацу тогда хорошо заплатили, "тяжело" -- скажешь, не забудь, он поймет -"тяжело" заплатили. Ему и тем, с кем он делился. Я на него рассчитываю. Но больше -- на тебя. Все. Ступай, и -- постарайся, Малоун, ты парень что надо...
Джозеф Малоун не все рассказал клиенту. Коллеги и разные нужные людишки уже передали ему слухи о каком-то психе, сидельце из "Пентагона", который взбунтовался против тюремной мафии и теперь приговорен ею к смерти. Он боялся, что в один прекрасный день к нему придут не только люди контрразведки, но и эти молодчики, и потребуют от него содействия в какой-либо форме. Что тогда делать? Жена должна родить ко Дню независимости, и вообще... Этот Ларей -- только на вид такой неприятный, а как попривыкнешь -- разумный мужик, деликатный даже... Если не считать того, что наступил на хвост не самым безобидным тварям на свете. Надо к Кацу сходить, хотя что он сможет -- посоветовать разве что? Тут он мастак, но ведь и по делу часто говорит...