Она ушла от меня, — печально добавил Жаке. — Я потерял самого последнего близкого человека.
— Как вы подставили Урбена Игаридье? — спросила Аннет, не проявив ни капли жалости к допрашиваемому.
— Я его не подставлял, — возразил Жаке. — Виперан ожидал, что теперь он заживёт счастливо без этого Ландро — “вора славы”, но страхи не давали ему покоя. Неизвестной оставалась судьба главного свидетеля — моей Ирен. Но однажды она явилась ко мне с просьбой покаяться. Я отказался само собой, и тогда Ирен заявила, что всё расскажет обществу и исчезла. Это известие шокировало Виперана, он не мог спать по ночам, есть и отдыхать. Тогда он и решил на всякий случай запутать следствие так, чтобы в случае раскрытия правды, никто бы не поверил полоумной женщине. Он увидел в мэрии Игаридье, почерк которого невероятно был схож с моим и сделал несчастного своей жертвой. Ограбление соседей было спровоцировано его подручными, пока одни орудовали в пустой квартире, другие с дубликатом ключей проникли в квартиру Игаридье и подложили улики. Не просто так в том день под рукой у Игаридье оказались полицейские, да ещё и такие, которые тут же бросились вершить свою работу и сумели заметить странные улики в доме совсем обычного человека. Он мастер своего дела, просто гений.
— Нет, — заявила Аннет. — Он трус.
— Согласен, — качнул головой Жаке.
Анна молчала. Она ничего не хотела говорить Силестиану. Но Аннет не могла оставить убийцу своего мужа в покое.
— Ты подлец. Ничего не оправдывает тебя, — проговорила она. — Но слава Богу ты понесёшь своё наказание.
— Я его уже давно понёс, — ответил Жаке. — Спасибо скажите своему мужу. А что меня ждёт впереди, честно говоря, это уже не моё дело. Аннет, я вас, конечно же, прекрасно понимаю. Для вас я только преступник, а Алексис — прекрасный человек, но взгляните на нашу ситуацию глазами постороннего человека.
— Ничего не изменится, — ответила Аннет.
— Вы правы, — согласился Силестиан. — Я — преступник. Я ведь ради мести забрал чью-то жизнь. Убил любимого мужа и доброго отца, прекрасного человека, который свою жизнь посвятил во благо общества, а я обыкновенный подлый мститель. Алексиса должно было наказать правосудие, а не я. Но представьте чуточку другую ситуацию. Жилы-были отец и сын, однажды в дом ворвались грабители и убили сына, а спустя годы отец нашёл этих мерзавцев и уничтожил их. Вот как бы на это взглянуло общество? Поступок бы того отца считался бы благородным делом, ведь он расправился с преступниками и отомстил за сына. Так почему же тот же самый поступок при том же самом мотиве в моём случае считается преступлением? Всё просто, люди смотрят не на свершителя поступка, а на человека, на которого было направленно действие. Согласитесь, что это неправильно? В одной и другой ситуации совершались одни и те же действия: убили невинного мальчика, а отец воздал этим людям по заслугам. Но первый человек считается преступником, а второй любящим отцом.
Вот вы, Аннет, насчёт вас, Анна, я не знаю, — сказал он. — Сами убить меня не можете. Я это вижу. Но позволить другим людям мне отрезать голову вы можете. То же самое с каторгой. Вы можете взять в руки кнут и наказывать насильников и детоубийц? Нет. Вам не позволяет это сделать совесть и мораль, но когда вы позволяете так обращаться другим с насильниками и детоубийцами, то совесть и мораль бродит где-то далеко. Что это такое? Лицемерие или же противоречивая человеческая природа?
Аннет смотрела на Силестиана. Сердце у неё бешено колотилось. Но она не показывала ни следа скорби.
— Я не святая, — ответила она. — Но я не лицемерка. В обоих случаях я не стояла бы на стороне отца. Я не оправдываю своего мужа, я признаюсь при родной дочери, что мой Алексис совершил страшное преступление и поступил подлейше. Но никто не заслуживает смерти.
Аннетт встала и подняла нахмуренную и задумчивую дочь.
— Прощайте. Приговор вам уже вынесен. Ваш судья не я, не могу выбирать вам наказание. Даже тот представитель закона, перед которым вы предстанете на глазах общественности, на самом деле вам не настоящий судья и его приговор не будет иметь никакой силы. Думаю, вы уже сами знаете, кто вам судья и какой страшный приговор он вынес вам давным-давно.
Мать и дочь прошли мимо камеры с Випераном. Аннет зашла к нему и сказала всего несколько слов:
— Вас предал не Жаке, а собственная трусость и зависть. Вы не могли смириться с тенью моего мужа. Помощь Алексису — всего лишь вид, чтобы возвыситься как доброму другу перед обществом. Только сейчас я поняла, что каждый раз вы казнили себя за спасение жизни Алексису, совершённое в порыве молодости, а раздумали этот случай, дабы, опять-таки возвыситься. Но вы просто трус. Вы испугались деревенской женщины и совершили ошибку, выдав одного человека за другого. Вы так хотели отвлечь от себя подозрение, что не заметили, сколько оставили за собой улик. Мне очень жаль, что мы с мужем были такими наивными лопухами. Но я рада, что наша дочь не пошла по нашим стопам.
Аннет и Анна возвращались домой, они были печальны, но довольные тем, что наконец-то смогли восстановить справедливость: Астор Виперан понесёт заслуженное наказание. Но прийти в себя они не могли, человеческое сочувствие не могло исчезнуть к Силестиану Жаке.
Кучер открыл дверь кареты, и де Ландро вступили на свой родной двор. Дворецкий тут же подбежал к ним и забрал их сумки. Анна взглянула на их прекрасный дом и осмотрела красивый сад.
— Доча, пошли в дом. Что-то холодно, ещё простынешь, — ласково сказала Аннет.
— Мама, нам надо купить новый дом, — вдруг сказала Анна. — Этот слишком тесный и сад какой-то маленький.
Аннет ахнула от слов дочери. Анна жеманно передёрнулась и недовольно, капризно поджала губки. Привычный, свойственный знак Анны. Правда, давно его не видела мать.
— Какой он тесный? Не считая слуг, мы живёт с тобой вдвоём, половина комнат пустует. А чем тебе сад внезапно перестал нравиться?
— Мама, ну давай купим новый дом? — сделала Анна голосок как у ребёнка, просящего конфетку. — А старый можем и не продавать, денег ведь нам хватит.
Аннет гневно помотала головой и сердито воскликнула:
— Я знала, что ты любишь разбрасываться деньгами, но не знала, что ты такая расточительная. Хочешь, чтобы мы тут стали новый особняк искать, а люди, ради которых я с твоим отцом хранили деньги, влачили жалкое существование, пока тут Аннет де Ландро свои прихоти будет закармливать?
— Но, мама! — не соглашалась Анна. — Сама посуди. Нас двое, для каждой по этажу. Это как-то маловато, у кое-кого только два этажа на человека бывает. Слуг у нас тоже не многовато. У кого-то есть вообще так личные “одевальщики” и “раздевальщики”.
— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — потеряла терпение Аннетт. — Ты выйди за двор и посмотри, как другие люди живут. Некоторые о семь человек в одной лачуге ютятся, а мы…
— А мы, — перебила дочь, — еле помещаемся в двух этажах. Мы самостоятельно не можем ни еду приготовить, ни полы помыть, ни посадить огурцы. Мама, ты жертвуешь столько личных денег совершенно чужим людям и презираешь жлобом, а чем мы хуже? Признайся, нам жизненно необходимы эти два этажа? Нам нужны личные повара, уборщицы, конюхи и садовники? Вез них мы что ли помрём? Мама, сколько средств вы потратили на липовый вечер, когда явился Алан? А сколько средств вы с отцом потратили на все вечера? Мама, мы лицемеры и не надо обманывать самих себя.
Анна с пренебрежением взглянула на свою дамскую сумочку, которую ей привезли из Лондона, и бросила на землю.
— Я не хочу такой жизни, — промолвила она.
***
Ландро наконец-то ушли и Силестиан Жаке остался в покое. Мрачные стены камеры, жёсткая лавка для сидения были для него родными и уютными.