Дети радовали Пьера, только вот Софи в последнее время стала сильно волновать о дочери. С Катрин действительно было что-то не то. Она одну минуту может веселиться вместе с братьями или подружакми, а вторую грустить. Вот и сейчас Катрин, играя с мальчишками, резко встала и уставилась в голубое небо. Пьер списывал поведение дочери на подростковый период, хотя ей было семнадцать лет. Но Софи была иного мнения, она тревожно следила за дочерью, пытаясь понять её. Но Катрин передалась не открытость матери, а таинственность отца.
Вечером, часов к восьми, “Лахесис” вернулась в порт. Путешествие выдалось славным, спокойным. Если бы не дед и папа с мамой, Пип и Эдгар так бы и остались на “Лахесис”. Дочь тоже нехотя покидала корабль. Но Катрин сошла на берег и увидела знакомых. Четверых ребят-ровесников, живущих в Марселе — трёх девушек и одного парнишку, которую ласково держал за руку одну из девчонок
— Мама, папа, можно, я вернусь домой попозже? — резвым голоском спросила она у родителей и, не дожидаясь ответа, упорхнула к приятелям.
Невольно Пьер сжал кулаки, отцовская забота иногда сильно мешала ему. “Спокойствие, только спокойствие, — выдохнул Пьер. — Ты в её годы не такое совершал, твоя дочка просто погуляет с друзьями. Ничего с ней не случится и она ничего не натворит”.
— Как с ними хорошо, — взглянул Пьер на сыновей, которые после путешествия стали засыпать на маминых руках. — Я готов слушать их визги днями и ночами. Но знать, что они рядом.
Софи посмотрела на мужа и передала ему спящего Пипа, какая-то тревога показалась Пьеру в взгляде жены. Шарль её тоже увидел.
— Вижу, вам надо поговорить. О мальчишках позабочусь, — шепнул он на ухо Пьеру.
Шарль посадил внуков в карету и отвёз домой, а сын с невесткой остались в порту. Не беда, дойдут до дома пешком.
— Пьер, — начала Софи, когда они остались одни и уселись на скамейку в порту. — Ты ничего странного не замечаешь в нашей дочери в последние полгода?
— Замечаю, — вздохнул Пьер. — Катрин сама на себя не похожа. Часто грустит, хочет побыть одной. Раньше любила театр сильно, а последнее время сидит там как на иголках. Я всё думаю, не сказалось ли на ней так прощание с “Лахесис”?
— Пьер! — всплеснула руками Софи — Тут дело в другом, ты заметил, как наша дочь смотрела на ту сладоку парочку? Я увидела в Катрин помимо радости за друзей зависть! Зависть, Пьер! — с ужасом закричала она. — Наша дочь завидует им, потому что она…
— … потому что она боится, что я заставлю провести её всю жизнь в океане среди матросов, — перебил муж. В его словах звучала тревога, стыд, давным-давно не мучавший Пьера. Не скрывая прискорбия, он воскликнул — Софи, я хотел уберечь наших детей от судьбы Дэвида Басса, но, видимо, не смог! Что я наделал? Если ещё Дэвид, мужчина, смог прижиться в двух странах и в двух семьях, что ждёт Катрин?
Он схватился за голову. Софи попыталась убрать руки мужа от его лица.
— Пьер, ты меня не слушаешь. Ты сам начал говорить про театр, давай на нём и остановимся. Выслушай ты меня.
Давно Софи не наблюдала подобных сцен за мужем. В последний раз ничего не выслушав, Пьер накрутил фантазий себе в 1842 году, когда в Бразилию за ним приехали Софи, Шарль, Луи и Луиза. “Где дочь? Вы её в приют сдали или с собой потащили к папаше-тюремщику?” — услышали близкие люди первые слова от Пьера за год разлуки. События молодости давали о себе знать. Редко, но метко.
— Пьер, Катрин…
— Папа, мама, сюда! Скорее!
Внезапно пронёсся голос дочери. Катрин бежала к родителям что ей сил, путаясь в собственных ногах. Она была перепугана, взволнованна, оглядывалась назад. Пьер быстро схватил дочь и загородил её спину.
— Что случилось? Кто посмел тронуть тебя? — свирепо закричал отец.
Катрин задыхалась, шатаясь от быстро бега, во время которого сломала каблук, она повалилась на отца.
— Он… там… он, — от волнения Катрин забыла, как говорить.
— Кто там? — заревел Пьер, его, наверное, слышал весь Марсель.
— Он… дядя Экене приехал, — выдохнула Катрин.
— Что? — крикнув это, Пьер и сам потерял дар речи.
На весь этот переполох, что устроила громкая дочь и пугливый папаша, медленно шёл Экене. Такой же крепкий, сильный, весёлый. Одет был Экене вполне скромно — белый жилет на рубашку, брюки и сапоги, он привык не заморачиваться с одеждой.
Экене не был один. Рядом стояла его жена и двое детей. Яркая не по моде одежда заметно выделяла Токи. Но отсутствие модного вкуса Токи было простительно — редко она гостила у Пьера, если не считать 1842 года. А вот младшая дочь Экене и Токи, пятнадцатилетняя Нада, была красиво и не вызывающе одета, приятно уложены волосы. Бережно держал Наду за руку старший брат — девятнадцатилетний Акам. Почти полная копия Экене, только серьёзный, хмурый, оберегающий сестру.
— Ты через два месяца обещал приплыть! — вскричал Пьер.
— Скучно стало в Тинуваку сидеть, решил навестить знакомые лица. Я же человек свободный, имею на это право, — засмеялся Экене. — Десять лет как не вождь Тинуваку. И ты знаешь мою традицию — приплывать к тебе раньше оговорённого срока.
— Я когда-нибудь оторву тебе длинный язык, — незлобно шикнул брат.
Токи негромко кашлянула, привлекая к себе внимание.
— Про нас вы не забыли?
— Ну вот, не дала ты мне разобраться с ним по-мужски! — нахмурился Пьер и обнял невестку, а затем по очереди и племянников.
Экене и его семья заставили забыться разговору про Катрин. Так Пьер и не услышал того, что хотела сказать ему Софи. Путешественники устали от морской долгой качки, поэтому решено было пойти домой. Но сперва они зашли к “Лахесис”, полюбоваться новым детищем Пьера.
— Даже не знаю, что сказать, — восхищённо протянул Экене. — И грустно, и хорошо. Грустно, что больше никогда не увижу нашу “Лахесис”, но я счастлив, что она продолжила свой род.
— Папаня, ты как что ляпнешь! — засмеялся Акам.
— Дядя Пьер, а когда я увижу театр? — влезла к взрослым Нада.
Пьер хотел было сказать, что сначала нужно доехать до Парижа, а только там идти в театр. Но его опередила Токи.
— Всю дорогу Нада только и бредила театром, не обращай внимания, — мама положила руки на плечи дочери. — Нада, ты точно это решила? Не передумаешь?
Нада мотнула головой.
— Нет, мама. Я ещё в шесть лет решила, что посвящу жизнь театру. И, если до сих пор не передумала, но не передумаю никогда. Я остаюсь в Париже.
Экене заботливо обнял Наду. Стать актрисой — это была давняя мечта дочери. Заболев ею в шесть лет, Нада превратила детские желания вполне взрослую и осуществимую цель. А всё началось с бразильского плена… Познакомился Пьер в начале сороковых годов с одним морским перевозчиком, завязалась у них дружба. Новый приятель предложил Пьеру крупную сделку с бразильскими торговцами, на которую тот согласился. Всё бы ничего, но в Бразилии шла революция Фарропилья. Перед отплытием на родину Пьер спрятал на своём корабле раненных лидеров повстанцев, за что бразильские власти и спустили на него всех цепных псов, обвинив в помощи революции, хотя Пьер даже оружия не держал в руке. Пока Пьер превращался в бразильского врага, так называемый друг сбежал во Францию на “Лахесис”. Он прибыл в Марсель почти в одно время с Экене и его семьёй, который решил отдохнуть во Франции, встретиться с братом после долгой разлуки. Оказалось, не в том городе находится Пьер, не тем маршрутом поехал Экене.
Шарль, Софи и маркизы де Лоре собирались в Бразилию, освобождать пленника. Только что делать с Катрин, стоял у них вопрос. Тащить ребёнка с собой в чужую страну, где её отец считается преступником или отвезти в Лион к другим бабушке с дедушкой?
“Катрин может с нами пожить. Зачем куда-то девочку таскать? — предложил помощь Экене. — Пусть живёт дома с нами. Брат за меня жизнь хотел отдать, а я не смогу присмотреть за его ребёнком?”
Целых десять месяцев Экене заботился о Катрин как о своей дочери. Катрин даже набралась от дядюшки нескольких тинуваковских словечек. Экене предлагал Токи уехал ей домой с детьми, но жена отказалась покидать мужа и племянницу. Так и жили они вместе, Экене пришлось устраиваться на работу. Софи хоть и оставила ему денег, а друзья Пьера — Денис и Анна —готовы были помочь материально, но Экене не желал жить на чужой шее, да ещё жену и детей посадить на неё. Акам тосковал по родине, было видно, что европейская жизнь не для него. Он чувствовал себя только тинуваку и никем иным. А Нада готова была остаться хоть на всегда.