Получив дежурную порцию синяков, скрипящий зубами от боли Обрубок был столь же бесцеремонно подхвачен под руки и поставлен на ноги. А потом закован: наручник на его здоровой руке крепился к ножным кандалам цепью, что пропускалась через кольцо на опоясывающем талию широком ремне.
Вертухаям не хотелось таскать нарушителей в изолятор на себе, поэтому их дубасили так, чтобы они не падали и могли шевелить ногами. И пусть сидеть в темном, сыром и тесном ШИЗО было той еще пыткой, Обрубка не пугала такая перспектива. Уж лучше идти на своих двоих в карцер, чем отправиться на носилках в морг. Неизвестно, что случится завтра, но этот дерьмовый день Обрубок пережил. Причем относительно целым и невредимым. А это значит, что он сохранил достаточно сил для того, чтобы пережить и завтрашний день. Который, в свою очередь, покажет, есть ли у него шанс выжить послезавтра.
Здесь, в карцере, он не боялся, что Синие Одеяла подкрадутся к нему незаметно и нанесут удар в спину. И прочим врагам, которые тоже могли сговориться с охраной и навестить штрафника, придется войти к нему в камеру и драться с ним лицом к лицу. Сомнительное утешение, но за неимением лучшего Обрубок довольствовался и таким. На «Рифте-75» он привык ценить любую радость, даже мимолетную. И наслаждался ею столько, сколько у него это получится…
Глава 2
— Кальтер!.. Кальтер, ты спишь?.. Эй, просыпайся, есть разговор!
Обрубок открыл глаза. Он не спал, а всего лишь дремал, и то вполглаза. И потому догадался, кто обращается к нему громким шепотом из-за карцерной двери.
Это был уборщик, который недавно был впущен в изоляторный блок и, гремя ведром, принялся мыть коридорный пол. Один из заключенных-одиночек, которые, в отличие от Синих Одеял, Факельщиков и Диких Гусей, не чурались грязной работы. Обрубок и сам был бы не прочь драить тюремные полы хоть днями напролет. Несмотря на неприглядность подобного труда, он не только разнообразил бы узнику жизнь, но и давал шанс побывать в тех уголках тюрьмы, где Обрубок еще не бывал. И которые ему тоже очень хотелось бы осмотреть.
Увы, но здесь инвалидам запрещалось носить протезы. А управляться со шваброй одной рукой несподручно. Поэтому единственное, что поручали Обрубку — это толкать всяческие тележки: в библиотеке, на складе, в прачечной… Тоже в принципе неплохая работа. Но она не позволяла захаживать в те части тюрьмы, куда не требовалось ничего возить на тележке. Или же где пройти с тележкой было просто-напросто невозможно.
— Кальтер, ты проснулся? — вновь поинтересовались из-за двери.
— Чего тебе надо? — отозвался Обрубок, пересев к двери и прислонившись к ней спиной. Его не удивило, что уборщик знал его оперативный псевдоним, который он носил, когда служил в российском военно-разведывательном Ведомстве. На «Рифте-75» зэкам друг о друге известно многое. Когда сюда привозят нового заключенного, о нем рассказывают во всеуслышание по тюремному радио: кто он такой, где и за кого воевал, чем знаменит и за что был приговорен к смерти либо пожизненному сроку. Осведомленность здешней администрации о своих узниках была поразительной. Кажется, для нее вообще не существовало никаких секретов. Впрочем, это было не самое великое чудо, с которым доводилось сталкиваться Обрубку. Тем более что он догадывался, какими путями хозяева «Рифта-75» раздобыли его сверхсекретное досье. Оно появилось на тихоокеанском атолле Татакото стараниями тех же мерзавцев, по чьей милости здесь очутился сам Обрубок.
«Серые»!
Если даже не они виновны в аномальном бедламе, что творится на планете, они все равно имеют к нему непосредственное отношение. По крайней мере, злоключения Обрубка начались с их подачи и продолжаются по сей день. Дубай, Скважинск, и вот теперь малоизвестный атолл Французской Полинезии… Крутой маршрут, ничего не скажешь.
Или это не продолжение злоключений, а их финальная точка? Тоже не исключено. За год, что Обрубок просидел на «Рифте-75», он не сталкивался ни с «серыми», ни с пакалями, ни с черными разломами-аномалиями. Его просто зашвырнули сюда, к другим военным преступникам, и оставили здесь. Причем не на время, а уже навсегда. С этой тюряги «откидывались» только мертвецы. Да и тех не отправляли на Большую землю, а хоронили по старому морскому обычаю. То есть обертывали в саван, привязывали к ногам груз и без лишних сантиментов топили в океане. Единственная почесть, которой удостаивались те из них, кто верил в христианского бога, — короткая литургия, отслуженная священником «Чистой совести». И то не всегда, а лишь когда он присутствовал на атолле, куда его дважды в месяц привозил для богослужений вертолет.
— Как самочувствие, Кальтер? — осведомился полотер, шурша по бетону не то щеткой, не то шваброй. — Надеюсь, тот бешеный носорог, катись он теперь в ад, позавчера не сильно тебя потрепал?
— Я спросил, чего тебе от меня надо? — Обрубок, он же Кальтер, не горел желанием трепаться о всякой ерунде. Хотя против разговора как такового не возражал. Почему бы и нет? Все какое-то развлечение в карцере, где не было даже нар, а вместо унитаза наличествовала лишь вонючая дырка в полу.
— Не злись, брат, — попросил уборщик, которого, похоже, не обижали грубые манеры собеседника. — Это я — Скарабей. И я всего лишь проявляю вежливость. Хотя, вижу, тебе на нее начхать… Ну да ладно, не будем терять время. К делу так к делу…
Кальтер не узнал говорившего по голосу, но когда тот представился, он его сразу вспомнил. Скарабей — это британец Харви Багнер. Бывший армейский аналитик из штаб-квартиры НАТО. Довольно уникальный, по здешним меркам, тип. Бледная, тощая и хилая штабная крыса, что никогда не участвовала в боевых действиях, угодила в компанию самых отъявленных военных преступников на свете. Лишнее доказательство тому, что у фортуны по-прежнему все в порядке с чувством юмора.
Скарабей сидел на «Рифте-75» дольше Обрубка, и последнему не довелось прослушать местную радиопередачу о нем. Но со временем Кальтер выяснил, что Багнер устроил не то диверсию, не то крупную военную авантюру, от которой в итоге пострадало много народа. Подробности Кальтера уже не интересовали. И до нынешнего дня он говорил со Скарабеем лишь однажды — когда подыскивал себе более интересное и полезное занятие. Харви мог ему в этом посодействовать. Он был среди трудящихся зэков кем-то вроде профсоюзного лидера или дипломатического посредника между ними и администрацией тюрьмы. Но в тот раз Багнер лишь развел руками: дескать, прости, инвалид; да, я могу дать тебе любую работу, но если хозяева увидят калеку на неположенной по инструкции должности, проблемы будут в первую очередь у меня…
Больше Кальтер к нему не подкатывал, довольствуясь своей тележкой и не ища добра от добра. И вдруг в кои-то веки Скарабей сам к нему пожаловал! Разве что место для деловой беседы он выбрал откровенно неудачное.
— Короче, у меня нашлась для тебя хорошая работенка, — продолжал Харви, не прекращая шоркать пол. — Не знаю, правда, обрадует она тебя или нет. Но, если дашь согласие, считай, что ты в игре.
— Работенка? — удивился Обрубок. — Что ж, спасибо за хорошую новость! Однако тебе не кажется, что ты не вовремя ко мне обратился? Ты когда входил в этот блок, прочел, что написано на воротах?
— Прочел, — подтвердил Багнер. — Там написано «Штрафной изолятор». И чтобы с тобой поболтать, мне даже пришлось арендовать на денек ведро со шваброй у старика Лю Чена и явиться сюда на уборку вместо него.
— Вот как? — снова удивился Кальтер. — И чем я могу быть тебе полезен, сидя в карцере, откуда выйду в лучшем случае через месяц? А в худшем, вообще не выйду. Сам знаешь, за что меня сюда упекли, и как Рошон опечалится, лишившись своего самого верного и любимого пса… Слушай, чем это у тебя там воняет?