— Теперь туши фонарь. — прошептала Федосьюшка.
На берегу все усиливалось и усиливалось волнение. Ефимка видел, как все огоньки съехались вместе и, один миг постояв рядом, с напряженной быстротой понеслись в его сторону.
Но их отделяло от него уже большое пространство.
— Ну, Федосья, — сказал он, — садись на весла. Теперь уже все равно. Либо пан, либо пропал.
— Уйдем! — сказала Федосьюшка с неожиданной бодростью и села рядом с братом. Теперь они неслись с удвоенной быстротой. Из мрака стали вырисовываться контуры противоположного берега, с кое-где стоящими по берегам рыбацкими избами. Берег был гладкий, пустынный. Казалось, невозможно было укрыться где-нибудь. Но в этот миг брат с сестрой не думали об этом. Ефимка щупал веслом дно; делалось все мельче и мельче.
— Ну, теперь айда в воду! — крикнул он. Темная вода забулькала под ними. Ефимка оттолкнул от себя лодку, которая поплыла одна вниз по течению.
— Пока за ней пускай гонятся, — сказал он, и оба поплыли к берегу.
В маленькой рыбацкой избушке на берегу Волги, среди ночи, проснулась старая бобылка Марьюшка, жившая здесь давным-давно, с незапамятных времен, как про нее говорили. Она была уже полуслепа, с трудом передвигала ноги и не могла больше работать. Жила она здесь из милости, питаясь тем, что принесут ей соседи. Марьюшка была молчалива и не любила говорить о себе. Были, рассказывали, у нее муж и сыновья, да всех с земли сдуло тогда, когда приходил на Поволжье Пугачев. Осталась она одна-одинешенька, никому не нужная. Сама себя называла она «старой казачкой», а когда ее спрашивали, чья она, отвечала: «Ничья, батюшка, земляная я; господам я не нужна, и они мне не нужны. Счеты у меня есть к ним, да сведу ли их, не знаю».
— Бабка из ума выжила, — говорили про нее.
Бабка проснулась ночью оттого, что ей показалось, что кто-то тихо, как мышь, скребется у нее под окном. Прислушалась, тихо все… и вот опять у самой двери точно шепчут. Бабка встала и подошла к двери.
— Кто там?
— Пусти, не лихие люди.
— Да кто вы такие?
В ответ голос сказал придушенно:
— Не обидим, коли в душе жалость имеешь — отомкни.
Бабке бояться нечего было: изба пуста, взять нечего.
— Ну что ж — сказала она спокойно, входите.
За дверью, прижимаясь к ней, чтобы не видать их было при утреннем свете, стояли Ефимка и Федосьюшка. Федосьюшка с трудом переводила дыхание, оба были бледны, с волос и с платья их струилась вода.
— Гонятся, — прошептал Ефимка и, вскочив в избу вместе с Федосьюшкой крепко запер за собой дверь.
Тут только бабка услыхала, что по всему берегу раздаются крики гиканье, перекликание чьих-то зовущих голосов.
Не обращая внимания на хозяйку, Ефимка подбежал к окошку и прильнул к закопченной слюде, через которую хоть и с трудом, но все же можно было различить, что делалось снаружи. По берегу бежали люди. Вероятно, они догнали пустую лодку и убедились, что беглецы спаслись вплавь.
— Здесь они где-нибудь. Уйти им некуда! — кричали голоса. — Обходи избы.
Разбуженные жители рыбацкой деревушки тоже стали высыпать из домов, заслыша тревогу. В этой избушке Федосьюшка и Ефимка были бы пойманы, как звери в капкан. Еще несколько минут, и догоняющие ворвутся сюда. Это было ясно.
Бабка между тем с изумлением глядела на незванных гостей, которые метались по ее крошечной избе.
— Да откуда, чьи? — пролепетала она. Твердая духом Федосьюшка внезапно зарыдала и в отчаянии кинулась к старушке.
— Бабушка! Гонятся за нами: беглые мы, кулибинские. Лютостью своей извел нас хозяин. Бабушка! Что делать нам?
Ефимка обернулся от окна.
— Сюда идут — проговорил он чуть слышно.
Марьюшка по-старушечьи пожевала губами, соображая что то. Она провела рукой по мокрым волосам Федосьюшки.
— Ничего, голубушка, авось…
Мелкими шагами подошла она к углу, где стояли полуразвалившийся сундук и лавка, служившая ей кроватью.
— Ну-ка, парень, отдовинь, да скорей поворачивайся. Слава те, господи, избу с умом строили: в подполье схороню вас.
В один миг был отодвинут сундук, открыта дверца подполья, и оба беглеца провалились в темную сырую дыру. Бабка задвинула лавку на прежнее место и кряхтя улеглась. Тотчас раздался стук в дверь.
— Кто там?
— Отворяй!
— Да кто такие?
— Отворяй! Не то избу разнесем!
— Обуться-то дайте.
Когда Марьюшка с непроницаемым видом отворила дверь, перед ней оказалась целая толпа людей. Ермил впереди всех готов уж был ломать дверь.