— Эх, черт, обычно по «Маяку» в это время музыка, — огорчился Степан Тимофеевич и нажал другую кнопочку. Послышался фортепьянный концерт.
— А ну их! Мы лучше сами, по методу самообслуживания, — сказал Степан Тимофеевич, запел басом: «Чайка смело пролетела над седой волной» — и повел Анастасию Дмитриевну в вальсе.
— Как там дальше? — спросил он танцуя.
— «Окунулась и вернулась, вьется надо мной», — напела, смущаясь, Анастасия Дмитриевна.
«Я страдаю, ожидаю. — с энтузиазмом подхватил, вспомнив, Степан Тимофеевич, и радуясь, что можно танцевать дальше, — друга своего, пусть он любит, не забудет…» Как дальше?
— «Больше ничего», — ответила Анастасия Дмитриевна и села на стул, тяжело дыша.
— Почему это «больше ничего?» Что значит «больше ничего»? Там еще длинная песня.
— Это слова такие — «пусть он любит, не забудет, больше ничего!»
— Странно, не верю. Ну, ладно, давайте чай пить с пряниками.
В цветнике под окном Степана Тимофеевича распускались хризантемы — гордость старика, он вырастил их по книжке, впервые в жизни. Однажды, идя с Митькой из булочной, Анастасия Дмитриевна проходила мимо винного магазина. Около двери слонялся алкаш, предлагая прохожим букет хризантем. Бабушка обеспокоенно посмотрела на букет, а когда вошли во двор, глянула на цветник. На месте хризантем — низкие зеленые пеньки. Бабушка с Митькой зашла к старику, прикидывая, как сообщить помягче.
— Степан Тимофеевич, не знаю, как уж сказать тебе. Беда…
— Цветы что ли?
— Ты знаешь?
— Видел. Ну ладно. Не на помойку же выкинет, стервец, а кому-нибудь подарит, какой-нибудь милой женщине. А та обрадуется, будет у нее светлый день. Конечно, лучше б я тебе их, Тася, подарил. Ну. ладно, ладно… Главное в нашем гипертоническом деле что? Не фиксироваться на неудачах, а ехать дальше.
— Митя, а ты знаешь, дедушка Степан на войне был. — охотно перевела стрелку разговора Анастасия Дмитриевна.
— Да. вот смотри. — Степан Тимофеевич поднял малыша на руки и поднес к фотоснимку на стене. Там он был молодой, тридцатипятилетний, в лейтенантских погонах.
— А питиму? — осведомился Митька.
— А потому, что на нашу землю напали враги, фашисты, и нужно было их разгромить и выгнать.
— Ты стъеяй?
Степан Тимофеевич обрадовался, что диалог идет не впустую, и оживленно ответил:
— Конечно, стрелял! Из винтовки, а потом из автомата. И в меня стреляли. Я сначала боялся, кланялся каждой пуле. Пулька свистит — фить, а я — вот так. — Степан Тимофеевич наклонил голову.
— А питиму?
— Чтоб пуля в лоб не попала. А потом перестал кланяться, когда понял — если свистнула, значит, пролетела.
— А питиму?
— Когда в школу пойдешь, тогда узнаешь питиму. Слазь!
Однажды утром, когда все собирались кто на службу, кто на учебу, Анастасия Дмитриевна встала, сделала несколько шагов от тахты и рухнула на пол, потеряв сознание. На грохот падения и Митькин рев прибежали с округлившимися глазами Мария Петровна, Александр Григорьевич и Нина, еще не вполне одетые, дожевывая. Падая, Анастасия Дмитриевна разбила скулу и локоть.
— Гипертонический криз, но, кажется, не инсульт. Надо сделать магнезию внутримышечно, — авторитетно сказала Нинка.
— Но-но, не бери на себя слишком много, — пресек отец. — Маша! Вызывай «Скорую»! — А дочке напомнил — Есть, между прочим, в уголовном кодексе статья насчет врачевания людьми, не имеющими на то права. Вы это не проходили? Вот ссадины действительно обработай.
— Благодарю за доверие! — обиделась Нинка и пошла за зеленкой и бинтом.
К приезду «Скорой» Анастасия Дмитриевна оклемалась, что с ней было, не помнила, удивилась, что упала. Врач «Скорой» определил спазм сосудов головного мозга, сделал что надо, велел полежать и вызвать невропатолога из поликлиники.
С больной осталась Мария Петровна. В полдень в дверь позвонили. Степан Тимофеевич.
— Извините, что-то моя подружка гулять не выходит. Не приключилось ли чего?
Узнав, что приключилось, покачал головой. Увидел Митьку, который тоже выбежал на звонок в прихожую, и предложил:
— Ну, молодой человек, пойдем гулять с дедушкой вместо бабушки. Про войну тебе расскажу, хочешь?
— Хотю, — без колебаний согласился Митька.
— Не волнуйтесь, мы с ним старые знакомые, Тася, Анастасия Дмитриевна подтвердит.
— Ну, спасибо, погуляйте. Только недалеко, во дворе, — разреши ла Мария Петровна.
Старый и малый ушли, а Мария Петровна, подойдя к окну, увидела, как старик усадил Митьку на качельки и медленно покачивает, контролируя амплитуду колебаний.
А бабушка лежала и переживала. Подозвала Марию Петровну и сказала, глядя в потолок:
— Вызовите, пожалуйста, такси. Я сейчас передохну и поеду назад, к этим, своим.
— Да что вы, Анастасия Дмитриевна! Вам надо отлежаться, и потом, кто там за вами будет ухаживать?
— Нет-нет, не могу у вас на шее висеть. Вам спасибо за все, а они обязаны. — И рот у нее задергался, как она его ни сжимала. Но она совладала с собою, зажала губы, и только одна слезиночка перекатилась через нижнее морщинистое веко.
— Как вы думаете, Мария Петровна, не инсульт у меня?
— Какой же инсульт, когда вы нормально говорите, руки, ноги движутся. — И она ласково погладила Анастасию Дмитриевну по руке. — Сейчас все стали ужасно осведомленные. У Льва Николаевича Толстого такое несколько раз бывало — он тоже падал и терял сознание, но тогда говорили — игра сосудов. И все. И он быстро поправлялся без всяких неотложек и больниц. Поспите лучше. Есть не хотите? Может быть, чаю с хлебом, с маслом дать вам? Нет? Тогда поспите.
На следующее утро Анастасия Дмитриевна разливала чай на кухне всем уходящим на работу, была подвижной, ровной духом, только ссадины на щеке напоминали о вчерашнем.
— Идите, идите, не волнуйтесь, — приговаривала она. — Я уж и забыла, что было. Теперь до самой смерти не повторится.
— А может, Марии Петровне все-таки посидеть с вами? — предложил Александр Григорьевич.
— Идите, идите. Я как молодая.
Вскоре зашел Степан Тимофеевич с кульком пряников.
— Которые тут больные?
— Больных нет, все здоровые, — улыбнулась Анастасия Дмитриевна.
— Значит, напрасно я на пряники разорился? На свои ведь покупал, не на месткомовские, вот что обидно, — пошутил Степан Тимофеевич и чмокнул бабушку в щеку.
Попили чайку с пряниками.
— Искусство стареть, — разглагольствовал, отхлебывая из чашки, старик, — это искусство кое о чем не думать. Я этому научился, чего и тебе желаю.
Гулять с Митькой все же пошел Степан Тимофеевич.
— Если будет мороженое выпрашивать, не поддавайся — он немножко простужен, — шепнула бабушка на ухо старику.
Старый и малый, как самые нормальные дед с внуком (Степан Тимофеевич явно наслаждался, ведя малыша за ручонку), прошли через двор на улицу, потом на бульвар, где пенсионеры и прохожие. которым делать нечего, играли на скамьях в шахматы и домино.
— Купи маоженое, — попросил Митька, указывая на белую палатку в начале бульвара.
— Денег не взял. Ни одной копеечки.
— А в камане?
— В кармане ветер гуляет.
— Какой ветей?
— Слабый до умеренного, северо-западный, иногда порывистый, пять метров в секунду.
Такой диалог мог бы продолжаться до бесконечности, но тут один из шахматистов встал с огорченным лицом, взял портфель и ушел, а оставшийся сказал:
— Ну, Тимофеич, садись, на победителя.
Степан Тимофеевич склонился над доской, усадив малыша за своей спиной. Но тот сполз на землю и отправился в самостоятельный поиск по бульвару. Вскоре между носом Степана Тимофеевича и гривкой деревянного коня на с-4 появилась детская ручонка с монетками — медными и серебряными. Степан Тимофеевич удивленно отпрянул от доски.