— Вы нам мешаете, — сухо и четко говорила она. — Мы читаем И нахалы отступали, криво усмехаясь.
По кромке пляжа, по мелкой сырой гальке бежал большой коричнево загорелый очкастый мужчина в синих плавках, бело-синих беговых туфлях и белой кепочке. Он наслаждался эластичностью своего бега, легким дыханием и безотказностью сердца. Неподалеку от Дуси и Маргариты Романовны он перешел на шаг, протяжными принудительными выдохами привел дыхание в порядок и сел на песок, отдуваясь совсем незначительно. Из-под кепочки виднелись седые виски, но не того ватного цвета, который выдает дряхлость, а еще со стальным упругим отливом. Мужчина разулся, поставил рядом с собою беговые туфли и блаженно откинулся на спину, набросив кепку на лицо.
Маргарита Романовна бубнила по книжке:
«— Ей вдруг стало до боли жаль Дымова, его безграничной любви к ней, его молодой жизни и даже этой его осиротелой постели, на которой он давно уже не спал, и вспоминалась ей его обычная кроткая покорная улыбка. Она горько заплакала и написала Коростелеву умоляющее письмо. Было два часа ночи». — Маргарита Романовна сделала паузу. Видимо, кончилась глава.
Мужчина почесал поросшую черным с проседью мхом грудь, приподнял пальцем кепочку и спросил:
— Антон Павлович?
— Вы угадали, — сдержанно ответила Маргарита Романовна. Мужчина сел, надел кепочку, как следует поправил очки и сказал:
— Из-за этого рассказа он рассорился с Левитаном.
— Но вскоре они помирились, интеллигентные люди умеют понимать и прощать, — изрекла библиотекарша тоном, не оставлявшим сомнения в том, что она принадлежит к той же категории людей, что и Чехов с Левитаном.
— А что, наша девушка, — он указал подбородком на Дусю, — воспринимает литературу только на слух?
Дуся робко улыбнулась и отвернулась, боясь встретиться глазами с этим человеком, в котором она почему то почувствовала большого начальника.
— Это у нас с Дусей такая традиция: я ей читаю и комментирую, она слушает.
— А мне можно записаться в ваш класс? — Приятная, ни к чему не обязывающая болтовня явно доставляла мужчине удовольствие.
— Ну, что ж, пожалуй, зачислим, Дуся, в нашу группу, как ты думаешь? — светски щурясь, предложила Маргарита Романовна. Она решила продемонстрировать Дусе настоящего интеллигентного мужчину, с которым можно познакомиться без риска для женского достоинства. — Вот только мы не знаем, как вас записать.
— Георгий Николаич, Москва, — представился мужчина.
Дамы тоже представились. Георгий Николаевич пожал им по очереди руки.
— А между прочим попрыгунье в жизни было знаете сколько лет? — спросил он.
— Во всяком случае, не двадцать, — ответила Маргарита Рома новна.
— Сорок два года было Кувшинниковой. Она тоже ужасно разозлилась на Чехова. Но кто бы ее сейчас помнил, если бы не он!
— Левитан был оч-чень интересный, — сказала Маргарита Рома новна, словно вспоминала свое былое.
— Зачем вы, девушки, красивых любите? — пропел Георгий Николаевич. — А? Зачем? Как там дальше поется, Дуся?
— Непостоянная у них любовь, — чуть слышно проговорила Дуся. Она оробела — к ней обращался крупный московский начальник, Дуся ничуть в этом не сомневалась.
— Вот именно. — сказал Георгий Николаевич. — Послушайте, кстати, одну чрезвычайно поучительную историю о коварстве и любви.
И дальше он живо и мило рассказал историю молоденькой министерской секретарши, которая весьма изобретательно отомстила своему неверному мужу.
Георгий Николаевич чувствовал себя превосходно. Внимание обеих дам принадлежало ему безраздельно…
Вечером после ужина они встретились на набережной. Георгий Николаевич небрежно-элегантный, в песочных брюках и шоколадном пиджаке шел им навстречу, приветственно, как тореадор, приподняв руку. «Пятьдесят четвертый, пятый», — восхищенно определила Дуся. И еще она отметила, что кремовая рубашка на нем свежа и хорошо разутюжена. «Чистый», — уважительно подумала она и окончательно занесла Георгия Николаевича в разряд хороших людей.
Георгий Николаевич взял дам под руки и повел вдоль парапета, высясь между ними, как башня. Дуся молчала — у нее перехватило дыхание оттого, что Георгий Николаевич взял ее под локоть.
Георгий Николаевич принялся рассказывать то, что в старину называлось «великосветскими сплетнями» — анекдотические были из жизни известных актеров, писателей, спортсменов. Можно было подумать, что он лично знаком со знаменитостями. Дуся и Маргарита Романовна слушали его во все уши. Георгий Николаевич не сомневался, что они считают его драгоценной находкой. Тщеславие бурлило в нем ключом. У сослуживцев и тем более у домашних он давно уже не мог рассчитывать и на десятую долю подобного успеха, тем более с таким затрепанным репертуаром. А здесь он купался в благожелательном внимании своих спутниц.
Вечер завершился в кафе «Пингвин», где Георгий Николаевич великодушно угостил дам мороженым, не умолкая при этом ни на секунду. Он был в ударе.
Они стали видеться ежедневно и проводить втроем по многу часов.
В половине восьмого утра Георгий Николаевич пробегал мимо их дома в оливковых шортах и беговых, синих с белым туфлях, высокий, волосатый, довольный собой, посверкивая очками. Георгий Николаевич, убежденный амосовец, верил в бег трусцой как в панацею и эликсир вечной молодости. Галопируя вдоль заборчика, он театрально вздымал руку и кричал: «Ого-го!» Женщины в это время обычно собирались в столовую «Чайка» на завтрак.
Час спустя они встречались на пляже. Маргарита Романовна, как добрая теща, восседала в сарафане под своим художническим зонтом (Шишкин и Мане сиживали, наверное, под такими, выезжая на пленэр), а Дуся и Георгий Николаевич лежали рядом на песке, разговаривали, шелестели газетами.
— А вы зачем бегаете? — спросила однажды Дуся.
— Не зачем, а куда, — поправил Георгий Николаевич.
— Ну, куда?
— Не куда, а от чего?
— Ну. отчего? — дремотно-добродушно переспросила разморенная жарой Дуся.
— От инфаркта, — объяснил Георгий Николаевич. — А вот ты лучше скажи, почему ты зарядку не делаешь?
— У нас Зойка Колпакова в общежитии была, — стала рассказывать Дуся, повернув к нему лицо с закрытыми глазами. — И вот один раз она стала зарядку делать, без лифчика. А я на койке лежу. Вдруг откуда-то голос мужской: «Ты ниже приседай, толстопятая, а то на Олимпиаду не возьмут!» Глядим, а в окошке — мужик-маляр смеется с люльки. Ну, ужас! Зойка как заорет, и в шифоньер — прыг!
Георгий Николаевич захохотал во весь рот. набрал пригоршню серой, как порох, мелкой гальки и высыпал Дусе на пупок.
Георгий Николаевич никогда не был маньяком-бабником. Вот уже лет пять, как любовные приключения совсем ушли из его жизни, о чем он ничуть не горевал. Он собирал хорошие книги и читал их, хаживал в театры на спектакли, о которых говорила «вся Москва», неплохо разбирался в футболе, так что мог даже довольно точно предсказать счет в решающих матчах, дружил со своей спокойной женой, обожал трехлетнюю внучку, благодаря которой снова познал чистую радость катания на каруселях и походов в цирк. Работа в министерстве, причастность к решению вопросов всесоюзного значения полностью удовлетворяли его честолюбие. Словом, он был вполне счастлив и без любовных похождений в свои пятьдесят. Но теперь, на курорте, отдохнув и отоспавшись, он. к собственному радостному удивлению, почувствовал, что его потянуло к этой бесхитростной, простой, как свежая репа, провинциальной продавщице.
Радостное и веселое чувство вернувшейся молодости охватывало его. и он звал Дусю купаться. Вот только подняться с песка легко и непринужденно не всегда удавалось — подводил проклятый радикулит. Приходилось собирать себя, как рухнувший на землю ржавый подъемный кран. Удачно маскируясь улыбками и шутками, Георгий Николаевич вставал сначала на корточки, затем выпрямлялся и дальше уже чувствовал себя совсем молодцом. Взяв Дусю за руку, он бежал с нею в воду. Помогая ей удержаться в воде в горизонтальном положении, подводил под нее свои широкие ладони — одну под гладкий полный живот, другую — под бедра Дуся взвизгивала, молотила ногами и поспешно становилась на твердое бархатное дно. Хмурилась и просила серьезно, без кокетства: