Вскоре она, переодетая в халат, в шлепанцах на босу ногу, появилась на кухне и уселась на табуреточку, по площади сиденьица пригодную лишь для любой половины Алининого седалища. Тут же послышался козий цокот Эличкиных сабо, и она появилась в дверном проеме, покачивая бедрами и томно поводя головой, точно после дремы. В этом покачивании на высоких неустойчивых шпильках при туго облегающих вельветовых брючках, по мнению Элички, было что-то чарующее и очень современное.
— Ну что, ма, новенького? Насчет моей работы.
— Что новенького! Куда ни ткнись — «печатать умеет»?
— А ты говори «умеет». Секретарше достаточно двумя пальцами уметь.
Не считая того, что Эля была вдвое уже матери, они были похожи — блондинки с маленькими голубыми глазами на удлиненных лицах. И носы у них были схожие — тонкие, хрящеватые и длинные не по выдвинутости вперед, а по протяженности сверху вниз.
Бабушка подавала на стол.
Алина не спрашивала ее о здоровье, искренне считая, что для старух болезни — норма. Не видела она и других тем для разговора со свекровью. Но на этот раз бабушка заговорила сама.
— Алиночка, я не хочу, чтоб Эличка подумала, будто я на нее за глаза наговариваю, поэтому я при ней скажу — нельзя так старого человека обижать.
— Что еще такое? — жуя, буркнула Алина, не переводя глаз с тарелки на старуху.
— Опять!.. — брезгливо проговорила Эличка и театрально вздохнула.
— Все порицает меня, что я не всю пенсию сдаю, утаиваю, что много на лекарства трачу, что залеживаюсь.
— Ну, ведь вы, мать, сами ее воспитывали, как и отца ее. Вот и наслаждайтесь плодами вашего воспитания. А насчет залеживания она. между прочим, права — даже по телевизору рассказывали, что лежать при гипертонии надо меньше — ходьба на свежем воздухе разгоняет давление.
— В моем возрасте много не находишься. Это легко им говорить по телевизору.
— Ну, мать, ваши шестьдесят восемь сейчас не возраст, а четвертая молодость. Достаньте там из сумки печенье к чаю. остальное в морозилку. Вы еще скажите спасибо, что вам только за хлебом да за молоком надо ходить…
— Наоборот! — засмеялась Эличка. радуясь возможности сострить. — Если б ма не в «Гастрономе» работала, ты. ба. бегала бы по магазинам и сразу бы гипертонию как рукой сняло!
— Это точно! — не без злорадства согласилась ма. Она поднялась с табуреточки, подошла к окну и закурила сигарету, глядя в темнеющее небо над мириадами желтых окон большого города. Под массивной ее спиной ноги казались слишком тонкими, словно от другой фигуры.
Помыв посуду, бабушка прошла в комнату, разобрала постель и поскорее легла. Звон в ушах усилился, горчичники не помогли. На голову словно напялили тесный чугунный горшок и били по нему тяжелой железной палкой. Теперь, если кто и придет к Эличке, ее, уже улегшуюся, может, и постесняются выгнать на кухню.
Внучка сидела в комнате у матери, там слышались телевизионные голоса, но бабушка подозревала, что невестка и внучка говорят о ней и говорят, конечно, плохое, обидное. И тут ей подумалось уже в который раз, что хорошо бы умереть сразу, потому что, если она тяжело заболеет, они свезут ее в больницу и никогда к ней не придут — ведь когда она в семьдесят втором лежала в больнице месяц, ходил к ней только Андрюша, а Алина не пришла ни разу, а если выпишут из больницы совсем слабую, то ослабшая и похужалая, когда она не сможет ничего делать по дому, она им и вовсе не нужна будет. Но тут Анастасия Дмитриевна вспомнила, что от плохих мыслей еще больше подскочит давление, и стала себе внушать хорошее — все же им пенсия ее не лишняя, не бросят совсем, да и Алина, хоть и тяжелый человек, но не зверь же какой-нибудь, «Литературную газету» выписывает, иногда говорит бабушке, что прочитать.
Но тут в передней раздался звонок, и бабушка съежилась, боясь, что пожаловал Толик, внучкин ухажер, и тогда ее все-таки могут попросить на кухню. Этот Толик, самоуверенный молодец лет двадцати шести, разодетый в кожи и вельветы, с собственной машиной и разными импортными магнитофонами, напористый, как бульдозер, работал якобы на какой-то тайной спецслужбе. «Тружусь на стыке двух миров». — так туманно объяснял он бабушке свою работу. А на бабушкины деликатные расспросы насчет образования отвечал весело и нагло:
— Я, бабушка, доктор наук.
— Каких?
— Не дай вам бог узнать! — и хохотал.
Эличка познакомилась с Толиком на улице, когда «голосовала», ловя такси. Толик чертом, плюя на заповеди ГАИ, круто метнулся с середины улицы к бордюру тротуара — к стройной блондинке в брючках и с сумой через плечо…
Однажды, когда Алина уехала в дом отдыха. Эличка пригласила Нинку и Толика в гости. Нинка, школьная подруга — хорошенький мышонок в очках, нужна была для отвлекающего маневра.
Гостей Эличка принимала в комнате матери, куда отселилась от ба на месяц. Но открывать консервы и откупоривать вино вышли с Толиком на кухню. А тут нелегкая принесла ба за водой, запить лекарство.
— Рано тебе еще, девочка, вином баловаться, — сказала старуха.
— Это сухое, бабушка. Его сейчас в детских садах дают вместо компота, — разъяснил Толик и со звонким «шпок» выдернул штопором пробку.
Старуха покачала головой, вздохнула и, проглотив таблетку, ушла к себе, затворив за собой дверь.
Часов в одиннадцать в передней Эличка громко заговорила:
— Очень жаль, друзья, что так рано уходите, посидели бы еще! — Потом хлопнула дверь.
— Поздно от тебя гости уходят, внучка, — сказала наутро Анастасия Дмитриевна.
— В одиннадцать — это, по-твоему, поздно?! — нервно закричала Эличка.
— В одиннадцать-то ушла Нина, а другие — в четыре утра. Я слыхала, когда дверь хлопнула.
— Не ври! Не шпионь! — Эличка ударила кулаком по кухонному столу. — Сами такое вытворяли в нашем возрасте, что нам не приснится! Святоша, ханжа!
— Не в этом дело, конечно, кто когда от кого ушел. А в том, что человек он мутный, подозрительный. Уж больно шикарно живет, а на какие гуляет, неизвестно.
— Что же, по-твоему, сейчас деньги только у академиков да у мясников? Он на спецслужбе, у них надбавка за секретность.
— Как бы тебе на эту спецслужбу не пришлось ему передачи носить.
— Это не твоя забота! И вообще не желаю больше слушать! — и Эличка закрыла ладонями уши, а потом отняла ладони и злобно, страшно, глядя в упор, добавила: — И не вздумай ма говорить, поняла?
Нинка по телефону на следующий день тоже сказала:
— Слушай, не понравился мне твой Толик. Во-первых, он все таки взрослый мужик, ты рядом с ним кажешься наивным ягненком, обреченным на заклание. И про свою таинственную научную работу он. по-моему, все брешет. У чего руки человека физического труда, — ты присмотрись.
— Детективов ты по телеку насмотрелась, Нинка. Он просто много возится с машиной. Сам все чинит, своими руками. И мне очень даже нравятся его руки — мужские, сильные, облапит — косточки хрустят! — и она засмеялась победоносно.
Захаживал Толик и после, уже при Алине Николаевне.
Алина предупредила дочку:
— Смотри, не принеси мне ребенка в подоле. Безотцовщины не потерплю. Если что-нибудь, скажи — будем делать аборт. В другой раз умнее будешь.
А на бабушкину воркотню, что кавалер подозрительный и деньги у него большие да темные. Алина цедила, глядя в телеэкран:
— Ну, что вы, мать, такая недоверчивая! Уголовники так себя не афишируют. Наверно, правда в какой-нибудь закрытой организации, на спецобъекте. Москва ведь, тут много всего. А может, и химичит, ну и что? Сейчас все химичат, кто как может.
— Ну уж неправда.
— Что «неправда»? Вы мне еще будете сказки рассказывать! — зло усмехнулась Алина. — Не химичат только трусы и блаженные дурачки.
— Ну, неправда, — упрямо возражала бабушка.
— Мать, уйдите к себе в комнату, прошу вас! На работе нервотрепка, так тут еще дома моральные диспуты. Дайте голове отдохнуть.
И бабушка вставала и уходила, а что у нее в эту минуту делалось на душе, абсолютно никого на свете не интересовало.