Волшебство! Привет от Тлокочана, решила Золотинка, невольно оглянувшись, и вдруг с каким-то необъяснимым испугом сообразила, что он, скорее всего, ни при чем. То было ее собственное, непроизвольное, так мощно пробудившееся волшебство!
Золотинка соскочила со стула, где сидела, подобрав под себя ноги, и сделала круг, тиская в волнении пальцы.
Растеньице походило уже на куст и на дерево с довольно толстым стволиком. Усыпанное мелкими белыми цветами, оно краснело в то же самое время множеством некрупных ягод, перезрелые, опавшие ягоды кровавили стол пятнами. Прошло еще время, не слишком много, Золотинка успела завершить два или три круга по комнате — горшочек, смехотворно маленький для возмужалого растения, лопнул, раздавленный изнутри, деревце опрокинулось, перевалившись кроной за край стола — и на пол. Тяжелое развесистое деревце с корявым стволом.
Золотинка опомнилась.
Не имелось, по-видимому, причин таить волшебство от пигаликов… так же как не было надобности его открывать. И соблазнительно было оставить себе эту маленькую тайну, раз уж народный приговор «обжалованию не подлежит».
Золотинка не успела ничего решить, сообразив только, что не так-то просто будет спрятать объявившееся в запертой комнате дерево — тут уж топор нужен, когда заскрипел замок и заглянул часовой, застенчивый малый в кольчуге, шлеме и при мече.
— Вот ведь, — сказала она тотчас. — Это, наверное, подарок Тлокочана. И что вышло — глядите.
Часовой шмыгал глазами, пытаясь уяснить множество обстоятельств сразу.
— Горшок оказался мал, — радушно пояснила Золотинка, указывая на черепки среди передавленных ягод.
— Так вам другой нужен? Побольше? — сообразил, наконец, малый.
— Может, вы совсем деревце заберете?
— Я? — пролепетал стражник, смущаясь с обычной для пигаликов легкостью. — Это большая ценность, — сказал он еще, как бы спохватившись, что легкомысленно принимает слишком щедрый дар. — Это чей подарок? Удобно ли? Не лучше ли вернуть?
— Нет-нет, ни в коем случае! — заторопилась Золотинка. — Забирайте.
Происшествие завершилось, не доставив Золотинке хлопот. Никто, во всяком случае, чудесное деревце не поминал, что можно было приписать отчасти последовавшим в тот же день переменам.
Сначала пришли известные уже Золотинке пигалицы, те что стригли ее перед судом. Они хотели исправить зло и предложили ей какую-то вычурную стрижку, которая должна была сгладить противоречие между босым затылком и золотой челкой. И вдобавок к тому чепчик… на время… пока волосы сзади…. отрастут. Здравое это предложение не без труда далось большеглазой девочке в палевом платье, она вложила в рот кончики ножниц и таким опасным движением лишила себя возможности продолжать.
Когда же Золотинка отмахнулась, обронила без всякой многозначительности: ай, стригите налысо, чего уж теперь! — бедняжка отбросила ножницы и со сдавленным всхлипом выскочила из комнаты.
Товарки ее в глубоком молчании приступили к делу. Когда они отмучались и ушли, оставив на прощание два нарочно сшитых для Золотинки платья, начальник караула известил узницу о переезде.
Напрашивалось предположение, что расстроенные донельзя пигалики постараются скрасить невеселое существование преступницы приятными переменами.
Так оно и оказалось.
Проследовали долгим прорубленным в скалах просеком и начальник караула отпер кованные двери, потом еще одни — хлынул пронзительный белый свет. С первого взгляда Золотинка узнала высокий многоцветный купол и нисходящие к круглой площади склоны, сплошь заставленные строеньицами под плоскими крышами — если можно, конечно, говорить о крышах в мире, где не бывает дождей. То был подземный городок пигаликов Ямгоры, крепко запечатленный в памяти тем самым происшествием, что привело Золотинку на скамью подсудимых.
Стражники пошли вниз короткой каменной лестницей, которая пропадала между рядами разросшейся зелени. Золотинка узнала обыкновенные помидоры, огурцы, перец, бобы, так же как маленькую вишню и крошечную, не больше кустика яблоню, усыпанную недозрелыми яблочками. Местами кроны смыкались, образуя низкий проход, — листья хлестали Золотинку по лицу, она задела яблоко и поймала его рукой.
— У нас не принято рвать незрелую зелень, даже дети этого не делают, — быстро предупредил стражник, опасаясь, по-видимому, непоправимого — что Золотинка накинется на яблоки, обнаружив всю меру собственной невоспитанности, прежде чем получит руководящее наставление. Товарищи его, двое, оглянулись с недоумением, которое они, очевидно, разделяли поровну между назойливым воспитателем и непонятливой воспитанницей. Золотинка не выпускала яблока, прихвативши его всей горстью.
— Дети не рвут? — простодушно удивилась она.
— Нет.
— А приговоренные к смерти?
Бедняга словно бы подавился… краска сошла с налитого, круглого личика, обнаружив противоестественное развитие от спелого румянца к бледной, незрелой и кислой зелени.
— Сорвите, — глухо промолвил он.
Золотинка еще помешкала, ощущая, как тяжелеет и раздается в руке плод. Когда она оборвала черешок и протянула яблоко стражнику, тот в удивлении вспыхнул.
Необыкновенно крупное, желтое с прожилками яблоко, казалось, млело в своей избыточной спелости, легкое нажатие пальцев оставляло в сахарной кожуре следы.
Мучительный багрянец заливал щеки несчастного пигалика. Золотинка видела, что розовеют даже лоб и виски.
— Возьмите и съешьте за мое здоровье.
— Чья эта яблоня? — спросил пигалик, не поднимая глаза, но в голосе слышалось нечто упрямое, почти злое.
— Порханов, — припомнил кто-то из товарищей.
Несколько ступеней вниз — стражник нырнул между застилающей стену зеленью, открыл окно или дверь — что-то подвинул в сторону и возвратился уже без яблока.
В новом Золотинкином жилище не было ни запоров, ни решеток — пигалики вообще не пользовались в быту замками. Что тут имелось определенного — это потолок и пол, все остальное: окна, двери и даже стены по большей части — представляло собой чистую условность, одно название, все заменялось подвижными складными перегородками. Помещение легко было обратить в крытый дворик, который без преград переходил в улицу. Но и самая улица, впрочем, оставалась под сомнением — она представляла собой заставленную кадками с зеленью крышу нижележащего дома. Понятно, что и у Золотинки над головой кто-то ходил и катал тележки, она слышала это тем лучше, что едва не доставала теменем до потолка.
Начальник караула провел ее по дому и показал пределы — матерые стены, которые отделяли ее от соседей. Он отвел ей участок улицы с плодовыми деревьями и кустарниками, который она могла использовать для прогулок, и повторил несколько раз в заключение, что это тюрьма, узилище, а не… а не то, что там Золотинка себе думает. Никакого послабления, никакого! Три шага за пределы жилища, за назначенный Золотинке двор с четырьмя яблонями, грушей, вишней, сливой, крыжовником, шиповником и некоторым количеством клубники, помидоров и огурцов (своевременно их поливайте!) будут считаться побегом. Побег, повторил он, тыкая передним концом самострела в носок ботинка. Побег, со всеми вытекающими отсюда, отнюдь не радостными последствиями. Нерадостными, да.
— Не нужно обольщаться. Я хотел бы, чтобы вы прониклись сознанием… да, чтобы прониклись сознанием.
На этом они забрали свои самострелы, вскинули их на плечи и удалились — все до последнего.
— А часовой? — крикнула Золотинка вдогонку.
Трудно было предположить, что бы они забыли поставить часового. И выходит… никакого часового Золотинке не полагалось. Она осталась под охраной собственной сознательности, ограниченная в своей свободе указанными ей от сих и до сих пределами.
Хорошенькое дело! А кто же будет отсчитывать шаги, с которых начинается побег? — подумала Золотинка в сильнейшем побуждении немедленно испытать судьбу. И любопытно было бы знать, какими такими «нерадостными» последствиями хотят они устрашить приговоренную к казни узницу?