– Она что, заболела?
– Нет, с чего ты взяла? – спросил Бартон у Дэрин, отрываясь от заточки охотничьих ножей.
– Нет? Странно. Тогда почему так поздно спит, солнце уже давно встало?
Бартон неосознанно посмотрел на лестницу, что вела на второй этаж. Он вспомнил часы этой ночи, в которые был близок со своей юной женой. Их было немало, немало бессонных часов наполненных страстью.
–Пусть отдохнет.
– Пусть, раз ты так говоришь, – хмыкнув, сказала Дэрин и поставила на стол блюдо со спелыми яблоками.
Бартон хорошо знал свою тетку и поэтому спросил:
– Что не так? Чем ты не довольна?
– Я всем довольна, – ответила женщина, усаживаясь рядом и принимаясь чистить яблоки для пирога, который собиралась сегодня испечь.
– Говори.
– А что мне говорить? Ты привел эту женщину в дом, и раз тебя все устраивает, это твое дело.
– А что не устраивает тебя, Дэрин? Чем Кэйтлин успела провиниться перед тобой за тот день, что живет с нами?
– Ничем она не провинилась, – резко ответила женщина. – Просто не нравится мне, вот и все.
– Но ведь должна быть причина на это, верно?
– А то её нет! – воскликнула женщина и, оставив свою работу, посмотрела на племянника. – Я не могу так больше, Бартон! Знаю, что должна молчать, но не могу. Ну зачем ты привел её в дом? Зачем?
– Ты знаешь зачем, – ответил мужчина, глядя в окно.
– Нет, не знаю. Все бы успокоилось, утихло, сплетники нашли бы себе другие темы, и какая-нибудь хорошая добрая девушка решила бы стать твоей женой. Я уверена! А теперь в доме эта обманщица, которая пыталась бежать из стаи! Мыслимо ли в здравом уме сотворить такое?! Ну зачем, Бартон, зачем ты заменил одну безумную в доме на другую?
Мужчина резко глянул на тетку:
– Ты помнишь, мы не говорим об этом!
– А стоило бы говорить! Стоило! Может тогда бы ты подумал сотню раз, прежде чем приводить в дом того, кто способен на обман и предательство! Неужели жизнь ничему не научила тебя! Неужели ты снова поведешься на красивые глазки и сладкие речи и не увидишь черной души? Неужели история с Улой ничему тебя не научила?!
– Не упоминай ее имя в моем доме! Никогда, слышишь!
Женщина стыдливо опустила глаза:
– Прости. Просто я волнуюсь за тебя.
– Я знаю это. Но не беспокойся, я извлек урок. Больше меня не проведешь. Мое сердце теперь закрыто для любой женщины, кроме моей дочери и тебя, – сказал Бартон и встал.
Его взгляд взметнулся вверх. На ступеньках стояла Кэйтлин и смотрела на него, девушка слышала его последние слова. Бартон почувствовал, как ухнуло его сердце от тоски в её глазах, но в следующую минуту все переменилось. Теперь в её взоре была отстраненность и безразличие, и мужчине стало казаться, что ему почудилась та тоска. И от этого он разозлился еще больше.
– Ты долго спишь. Помоги Дэрин, – резко бросил он жене и вышел из дома.
Кэйтлин медленно спустилась вниз.
Тихо, незаметно, бесстрастно – повторяла она свое правило. Нужно взять себя в руки и оставаться тихой, незаметной и бесстрастной.
Дэрин не поднимала на девушку головы и только кивнула на свободный стул:
– Нужно начистить яблок, для пирога. Милли просила его испечь.
– Хорошо, – ответила Кэйтлин и принялась за дело.
Она старалась не думать, о том, что услышала, но от мыслей отгородиться совсем не просто. «Мое сердце теперь закрыто…», – слова Бартона так и крутились в её голове. Разве она хотела жить в его сердце? Разве стремилась к этому? Нет. Тогда почему так плохо на душе? Почему её так задели его слова? Может, потому что он сказал их наутро после ночи, в которую они так страстно любили друг друга? Теперь как будто все его поцелуи, прикосновения и объятия становились лживыми и грязными. Она сама стала грязной. Собственность и ничего больше. Его вещь, которую он взял даром. Испорченная вещь, которая должна еще благодарить за то, что её осчастливили! Нет! Хватит! Не нужно себя накручивать! Ты не хотела его любви, а он и не обещал её тебе. Так что все честно! Только сердце ноет, а тело и впрямь ощущается зловонным, как будто оно предало свою хозяйку, отдаваясь этому мужчине с такой открытостью и честностью, с такой страстью.
«Я будто грязь под ногами, что просит о милости, и господин дарит эту милость, проявляя небрежную щедрость…».
Все! Хватит! Остановись! Эти мысли не доведут до добра! Ведь он снова будет рядом, снова прикоснется, снова потребует близости, и тогда снова придется ему уступить. Только бы хватило сил больше не быть страстной, не зажигаться от его прикосновений, не падать в наслаждение, что дарят его руки. Только бы хватило силы оставаться холодной и бесчувственной, тогда, возможно, не будет так больно.
Тихой, незаметной, бесстрастной – вот какой должна быть её жизнь и не стоит забывать об этом.
– Внимательнее, – окликнула её Дэрин. – Ты кидаешь дольки в миску с кожурой.
Кэйтлин посмотрела на свою работу и исправила оплошность:
– А где Милли?
– Пошла погулять со старшими девочками. Они берут её в свои игры, и она очень радуется этому.
– А сверстники как же? – спросила Кэйтлин, поддерживая разговор, чтобы отвлечься от невеселых мыслей.
– Милли очень умная девочка, со сверстниками ей не интересно.
– Понятно.
– Ну вот, пожалуй хватит, – сказала Дэрин, ставя миску с очищенными яблоками на стол. – Милли очень любит этот пирог – порадуем девочку. А ты иди на кухню, поешь, а то не завтракала еще, – добавила Дэрин и унесла яблоки.
Кэйтлин пошла за женщиной. На кухне её ждал стакан молока и остывшая каша с сушеными ягодами. Девушка присела за стол и приступила к еде.
– Что, холодная? – спросила Дэрин, начиная замешивать тесто и хмуро поглядывая на Кэйтлин.
– Ничего.
– Вставала бы раньше, ела бы теплую. А так спишь допоздна. Сама виновата.
Кэйтлин ничего не ответила и продолжила завтракать. Дэрин тоже продолжила:
– Что, стыдно?
Девушка снова промолчала, а Дэрин нет:
– Не нравишься ты мне, и не буду я этого скрывать. Вроде и не ленишься, делаешь, что скажут, с виду вся такая правильная и тихая. Только нет к тебе доверия. Вот нет и все! А откуда, скажи, ему взяться? А? Кто это из стаи своей бежит? Где это видано! Семью, что тебя приютила, опозорила. Тетка твоя ходит, как в воду опущенная, а в чем её вина? А? Ни в чем вины её нету, и все ей об этом говорят, только разве ей легче от этого? А дядя твой Роб и вовсе о тебе слышать не желает, разве ж это дело? – женщина ненадолго замолчала, усердно замешивая тесто, а потом остановилась и взглянула на девушку: – Ну, что ты молчишь!
– А что говорить? – тихо спросила Кэйтлин.
– Что говорить? Вину свою признать.
– Я виновата, – покорно сказала девушка.
Дэрин резко села на стул, отодвигая от себя миску:
– Нет, вы посмотрите на неё! Она виновата! Прямо сама покорность! Характера что ли в тебе нет совсем?!
Кэйтлин наконец подняла глаза на женщину:
– Что вы хотите от меня? И так плохо и по-другому. Что ни скажу, что ни сделаю, все не так.
– Да, не так! А что ты хотела, чтоб я тебя с распростертыми объятьями приняла? Обманщицу, которая из стаи бежала? Этого хотела?
– Нет. Я вообще ничего не хочу, – тихо ответила девушка.
Женщина внимательнее на неё посмотрела и придвинулась ближе:
– Ну что с тобой не так? Что? Зачем ты из стаи бежала? Расскажи. Может, обидел тебя кто, а ты побоялась к Альфе с этим пойти? Так?
Кэйтлин посмотрела прямо на женщину:
– Никто не обижал меня.
– Тогда что?
– Я не стану рассказывать ни вам, ни кому другому, – честно призналась девушка. – Вы вините меня правильно, я виновата: и что семью опозорила, и что стаю обманула. И наказание я заслужила, только жить здесь не наказание для меня. Бартон человек честный и не обижает, Милли приветливая и милая. И вы тоже, хоть и не нравлюсь я вам, а напраслины на меня не наводите и злость не вымещаете, справедливы ко мне. Так что за свой поступок только слова недобрые и мнение плохое мне в наказание.