Падме трет лоб.
Между тем один из зараженных уборщиков добрался-таки до зала Совета. И группа дроидов, прикрепленная к этажу, впустила его внутрь.
Падме несколько секунд — субъективно минут, но часы консоли не согласны, — смотрит на фактическое отсутствие зала Совета. Там — руина, как только стены устояли, ни окна нет больше, ни мебели, пол в трещинах, колонны обрушились…
Вокруг пятен на полу суетятся дроиды.
«Есть ли пополнение в морге?»
Должно быть. Обязано.
«Тви’лекка и корун. Нет личных номеров».
«Изображение?»
Синекожую женщину Падме не знает, но второй труп — это магистр Винду. И хотя голос в голове кричит — это друг, союзник, ее муж убил ее друга! — она не слушает, вспоминает, как закружилась голова в Сенате, твердую руку помогающего ей встать магистра и улыбается.
«Указывай в группе реагирования двух джедаев и двух учеников, — пишет она. — джедаи: Энакин, магистр Винду, ученики — вставь номера Люка и Леи. Кюветы детей — в медкапсулы. Задание Совета магистров, высший приоритет».
Вряд ли же система обеспечения станет проверять возраст джедаев и учеников, если приказ пришел изнутри и с высшим приоритетом? Мало ли какие ситуации бывают. Да и совершеннолетие у разных рас разное, некоторые тысячу лет живут, а некоторые — пять…
«Принято. Приготовьтесь перебираться в медкапсулу».
«Как я оттуда выберусь?» — быстро пишет Падме, пока дроид не отрубил связь.
«Вы должны отдохнуть, хозяйка, — отвечает R2. — Поскольку я, разумеется, нахожусь в шаттле хозяина, то я вас выпущу. Подтвердите получение кода реинициализации терминала».
Падме подтверждает, запускает код. И когда терминал темнеет, садится в кровати, обнимает колени, смотрит на медитационную картину и усердно ни о чем не думает. Думать слишком страшно, а паниковать ни в коем случае нельзя. Заметят.
***
Капсула подъезжает прямо к двери медотсека. Падме сглатывает — как-то жутко, что капсула движется сама, что нет рядом врача, нет никого, кто бы успокоил и поддержал…
Ну, позови дежурного джедая, он поддержит.
Она ложится в капсулу, складывает руки на груди. Крышка закрывается над ее лицом — и темнеет. Вот об этом она тоже не подумала. Что будет темно.
Дышать легко. Спиной едва ощущается мелкая вибрация антиграва, Падме даже не уверена, что ей не кажется. Что она не восстанавливает ощущения из того, что, как ей кажется, должно быть. Звуков совсем нет, и темнота абсолютна.
Ну вот ты и полежала в гробу, Падме Наберрие. Только что цветочками тебя не засыпали, и нет вокруг рыдающей толпы благодарных граждан.
…А ведь семье теперь наверняка скажут, что она умерла. И на Набу будут похороны, и цветочками засыпят ее куклу, и граждане все так же будут рыдать, какая им разница на что именно смотреть, кукла даже эстетичнее…
Ей нельзя будет сказать семье, что она выжила. Никому нельзя будет сказать, стоит семье проговориться, им устроят ловушку, поймают, а тогда…
…Дыши, Падме. Вернее, уже не Падме. Уже не Амидала. Уже не Наберрие. Спокойнее. Совсем спокойно. Ты умерла, вот твой гроб. Нет тебя уже. И эмоций тоже нет. Ни страха, ни боли, ни тоски. Нечему чувствовать.
Лежи и представляй себя трупом. Очень успокаивает. Можно даже поспать.
…Хотя нет, плохая идея. Кто его знает, что приснится, не плеснет ли ужасом, гневом — или же радостью, — в самый опасный момент.
Лежи. Лежи. Не думай.
Не думай.
***
Ей кажется, что она целые дни лежит в этом полузабытье, в темной тишине, слушая только свое дыхание. Кажется, что ничего больше нет. Ей спокойно. Ей никак.
А потом отодвигается темная крышка-небо, свет с далекого потолка проливается на лицо и до слез режет глаза, и Падме понимает, что у нее трясутся руки. Соскальзывают со стенок камеры-гроба. С третьей попытки у нее получается ухватиться за бортики и сесть.
Рядом ободряюще свистит R2. Нужно встать. Еще ничего не закончилось, даже не началось толком. Встать.
Она выбирается из медкапсулы, промаргиваясь от слез, в голове пусто, даже голоса молчат. В шаттле холодно — пол совсем ледяной под босыми ногами.
Капсулу доставили в грузовой отсек при маленьком медцентре корабля, здесь же — капсула мужа, и хочется — хотя бы подойти. Посмотреть на его лицо.
Два других контейнера уже открыты — и вот к ним Падме все же кидается. Только два шага вбок — качнуться, ухватиться за стену, заглянуть.
Дети спят, свернувшись в кюветах, индикаторы на кюветах переливаются зеленым. Какие же маленькие… правда, как котята…
Хочется сесть и смотреть. Просто смотреть — ну хоть бы пару минут.
Но у нее — у них — нет пары минут. Шагай, Падме. Одна нога за другой, за дроидом, вдоль стеночки, по холодному полу. Немеют ступни, тянет живот, болит свежий шрам от операции. Немудрено, что родов она не помнит: ее усыпили и разрезали живот, и вытащили детей. Шрам уже выглядит недельным — хорошие регенерационные средства в Храме Джедаев. Спустя еще сутки он бы и вовсе рассосался. Спустя еще сутки она бы и не вспомнила ни о муже, ни о детях, вернулась бы в Сенат. Заседала бы…
Шаг, и еще шаг, не удариться об угол. Еще шаг. Рубка. Пульт уже живой, к взлету все готово, осталось только стечь в кресло пилота, дать считать генкод — хорошая безопасность у шаттла, но это шаттл мужа, он узнает… И на взлет.
«Приоритет Храма», — передает Падме по каналу диспетчера планетарного контроля и немедленно получает траекторию оптимального подъема на орбиту и выхода за пределы оборонного кольца. Остается только следовать указаниям, что она и делает.
Ни единого раза диспетчер не запрашивает подтверждения полномочий, и лично с ней никто не связывается.
Уже высоко, уже выходя на орбиту, уже там, где темно и звезды, и виден терминатор на поверхности Корусанта, с той, другой стороны, уже ночь и город сияет огнями, — сканеры шаттла засекают поворот в их сторону орудий Храма. Но выстрела так и не происходит. И никто не мешает ей разогнаться и прыгнуть в гипер.
— Нас отпустили? — удивляется Падме вслух.
«Мой вирус заблокировал все коммуникации Храма и возможность активации атакующих систем», — бежит по консоли внутренней связи.
…Значит — нет. Не отпустили. Наоборот. Почему-то ей обидно.
Она смотрит на линии света за стеклом и, кажется, плачет. Тело такое тяжелое, что сил нет встать.
А надо встать… Надо. Надо…
***
Она просыпается с головной болью. Будто медленно всплывает из под воды. Дышать тяжело. Глаза открываются лишь усилием. Муторная свинцовая хмарь в голове будто стекает ей на плечи, в руки. Не пошевелиться.
За стеклом рубки вместо звезд все еще белые сияющие ленты. Куда они летят? Она не помнит.
…Она не помнит, не помнит, как здесь оказалась, она же должна была проснуться дома, на Корусанте, она опоздала на заседание, она…
Она трет виски. Нет, не то. Не так. Неправильная паника, неверный страх.