…Ее имя — Падме. Амидала Наберрие. Наверняка официально она уже умерла. Даже интересно, от чего.
…У нее была семья. Она помнит тепло. Кажется — сестра? Родители… Жаль их. Как жаль…
Но детей жаль больше. И — очень эгоистично, — себя тоже жаль. Кого из нее пытались слепить, отрезав половину? Неужели думали, что получится? Что она забудет о детях…
Дети. Дети! Живые, настоящие, здесь, совсем рядом.
Надо встать, проведать, убедиться, что все в порядке… Их же покормить надо.
Падме проводит рукой по груди, но рубашка суха. Груди ощущаются такими же как всегда. Не набухли, не ноют, не сочится молоко. Она же только что родила. Что с ней сделали?..
Потом. Это уже неважно.
Она закусывает губу и осторожно поднимается с кресла. Спина затекла и ноги совсем окоченели. Найти одежду будет первым приоритетом. Вот она посмотрит на детей и тогда…
Она не помнит их имен. Но она увидит их и вспомнит. Должна вспомнить.
***
Корабль ощущается немного иначе. Будто — живее? И стало немного теплее. Или она привыкла и смирилась?
Падме бредет по коридору в направлении склада, когда из-за угла выкатывается R2 и с воплем крутится вокруг своей оси. Она улыбается.
— Я тоже рада тебя видеть.
R2 объезжает вокруг нее и недвусмысленно указывает направление. Падме идет, куда показывают.
— Жаль, что ты круглый, — глупость рвется с языка, а сил удержаться нет, — я бы прокатилась.
R2 издает сочувственную трель, Падме фыркает.
— Ничего, доползу.
Медблок здесь большой, на две кровати. И в одной из них сидит мужчина с незнакомым лицом, весь в бинтах, до середины тела укрытый покрывалом. А у него в руках — странных каких-то руках, но с первого взгляда неясно в чем дело, — два свертка. Ее сонные дети тянутся к трубкам респиратора в носу мужчины, тот отводит их пальцы…
Падме покачивается и приваливается к стене плечом. В голове что-то орет и рвется. Так, что боль разваливает мозг пополам.
На одной половине одинокая сенатор Наберрие, слуга Набу и Республики. На другой — счастливо замужняя она же.
Да, она уже помнит, что замужняя. И что счастливо. Вот только имени мужа не помнит совсем. Слово совсем рядом, но не дает себя осознать.
Или же что-то в ней не дает. Осознать. Вспомнить.
Хнычут дети.
— Ну-ну, — тихо говорит мужчина. — Тихо-тихо, все хорошо…
Падме сглатывает, поднимает глаза и встречает его взгляд. И замирает. Сейчас. Вот сейчас…
— Падме, — выдыхает он.
— Энакин, — всплывает откуда-то из ошметков памяти. И вместе с именем — ощущение. Тепло. — Энакин…
Он улыбается. Кожу лица стягивают шрамы, как их много… Их Падме не помнит. У него было другое лицо. И волосы. Золотые волосы.
У мужчины на кровати голова выстрижена. Очень характерно, будто ему на череп крепили что-то…
Энакин покачивает детей, свет бликует на коже его предплечья.
Это протезы. Осознание ударяет Падме в живот — и тянет за собой память о трансляции с камер роботов в Храме, о разваленном зале Совета.
— Что с тобой случилось? — выдыхает она.
— Иди сюда, — говорит он. — Это долгий разговор.
Она идет. По пути забирает халат — джедайский, но и такой сойдет, — со второй кровати, и садится рядом с Энакином. Сначала обеспокоилась, что стеснит его, а потом поняла — нет. Не стеснит: у него нет ног.
И чтобы не заплакать, чтобы не пожалеть — он всегда ненавидел жалость, она помнит, помнит! — Падме забирает у него Лею.
Лея и Люк. Ее детей зовут Лея и Люк. Вот вам! Я не забуду.
…Ребенок, такой маленький, такой хрупкий, доверчиво лежит у нее на руках и не кричит. Зевает.
— У меня нет молока, — шепчет Падме, смотря как Лея закрывает глаза, пожевав губами и махнув руками, точно котенок. — Как нам их кормить?
R2 возмущенно крутится вокруг своей оси и мигает всем мигающим на корпусе. Энакин тихо фыркает.
— R2 очень дотошно ограбил ясли. Месяца два нам не о чем беспокоиться. Нам самим придется, конечно, питаться из синтезатора, а здесь он не очень, но это же не страшно?
— Конечно.
Падме закрывает глаза.
— Что случилось? Почему?..
— Со мной связался Оби-Ван, он был обеспокоен, — хмуро отвечает Энакин. Свободной рукой очень осторожно гладит ее по плечу. Когда она не двигается, чуть отстраняется, но Падме хватает его ладонь. Она помнит его прикосновения. Только их хорошо и помнит. Вот только его пальцы тогда были мягче, теплее… но неважно. — Сказал, что боится за твою безопасность. И попросил прибыть на Корусант немедленно.
— И ты прилетел один!
— Увы. Не подумал о необходимости эскадры в центре Республики.
— Я не об эскадре, я об отряде быстрого реагирования.
— Со мной был R2, это лучше.
С этим спорить глупо. Да и положили бы джедаи любой отряд, на своей-то территории.
— Но — почему? Они сказали, почему?
За что?
— Винду сказал, они узнали, что канцлер Палпатин был ситхом.
Падме встряхивает головой.
— Ну, за войной он если и стоял, то только на начальном этапе. Дальше, когда уже так занялось, унять пожар почти невозможно.
— Да. Песчаный шторм идет туда куда хочет, — Энакин вновь гладит ее плечо. — Винду и Йода убили канцлера. Потому что он был ситх.
Падме распахивает глаза.
— Без суда? Совсем?
— Совсем. А потом им пришлось протолкнуть версию с убийцами в Сенате, чтобы орден не обвинили в госизмене. Убедить Сенат, как они умеют. А раз начав, дороги назад уже нет. Вот уж это — однозначная измена. Ну и…
— Я сопротивлялась.
— Да. Ты — да.
Падме кивает. Смотрит на спящую дочь.
— Почему они меня не убили?
— Из человеколюбия.
Она фыркает.
— Не смейся, я не шучу. Джедаи не любят убивать. Им нужны наши дети, влиятельный союзник в Сенате, ну и Избранный. Как же без Избранного…
— Они тебе так и объяснили?
— Я вырезал воззвания к Светлой Стороне Силы и благу Республики. Это были лаконичные объяснения, в бою много не поговоришь.
— То есть… они сразу?..
— Ну да, — Энакин пододвигается ближе, она опускает голову на его плечо, а он целует ее волосы. — Вошел я в зал Совета, весь в мыле, а они сразу мне по мозгам. Хотели, чтобы я забыл тебя совсем. Будто мы никогда не встречались. Ну а я немного вспылил. Это было рефлекторное.
— Конечно.
— Если бы я знал, что ты у них в плену, я бы подыграл.
— Если бы ты им подыграл, ты бы меня никогда не вспомнил.
— Тоже верно… Хорошо, там Йоды не было. Йода Сенат держал. Держит.
— Хорошо, — бездумно повторяет Падме.
Энакин обнимает ее свободной рукой.
— У нас еще три часа до Нар-Шаада. Там продадим шаттл.
— Ага.
— В армию мне не вернуться уже. Ты как отнесешься к мужу-наемнику?
— Хорошо.
— А к инженеру?
— Хорошо.
— Хорошо?
Падме закрывает глаза.
— Хорошо.
И улыбается, когда он утыкается ей в затылок.
Хорошо.