Две шинели, подпорченные дробью и темными следами высохшей крови, и бешмет из белого шерстяного сукна, подбитый темно-коричневым каракулем, щедро обсыпанные табачной крошкой, покачиваясь на зябком сквознячке, висели на суковатой палке, вбитой поперек крыши.
Бешмет, хоть и был великоват Гридину, и от запаха табака свербело в носу, пришелся по вкусу беглому зэка и, оставив шинели на потом, он радостный от находки, выбрался с чердака, белый от пыли и паутины…
— Живем, Саввушка, живем, — выдохнул Гридин и, не снимая приглянувшейся одежки, присел на скамейку у окна… А за окном, сквозь слюду, еле заметными темными пятнышками кружились редкие хлопья не ко времени случившегося первого снега.
«…Вопрос с проводником отпал сам собой. Низкорослый, не старый еще мужичок ханты, якобы охотник из деревни Мичабичевник, вышел на нашу стоянку, когда мы уже собирались в путь: тушили костер и приторачивали к седлам жгутовые мешки с копченой рыбой. В картах он якобы не разбирался по причине малограмотности, но дорогу к Медвежьему камню, а далее к хребту Маньпупунёр и к семи каменным столбам — останцам показать брался, запросив на удивление мало… На своих кривоватых, коротких ногах, обутых в расшитые стеклярусом и орлиными когтями меховых сапожках, он довольно скоро двигался по лиственничной тайге, идя почти наравне с нашими лошадьми.
На третий день Давыдов, притормозив свою гнедую, шепотом выразил свои опасения, показав на выступающий над тайгой пик каменного Шихана:
— Иван Захарович, а ведь кружит нас проводничок, чтоб я сдох — кружит… Этот утес я еще третьего дня видел… И так же слева, как и сейчас. Вы бы спытали его, ваше благородие, на кой хрен ему это нужно?
Я вытащил компас, подаренный мне генерал-лейтенантом Толстовым, и тотчас убедился в справедливости опасений сметливого Емельяна Давыдова. Впрочем, глазастый ханты, заметив компас в моих руках, видимо что-то заподозрил и, не дожидаясь допроса с пристрастием, поспешил скрыться в пещере, чернеющей метрах в двадцати от нас… Пытаться преследовать его, вооруженного дробовиком, в этой кромешной пещерной темноте было бы полным безрассудством, и тогда обозленные братья Поповы двумя гранатами засыпали вход в лаз, хотя я почти уверен, что из этой пещеры есть еще, как минимум, хотя бы один выход… Дай-то Бог, чтобы я ошибся… не очень-то приятно быть расстрелянным этим аборигеном в спину…
Коварство нашего «проводника» стоило нам нескольких лишних дней пути… Одно радует, что здесь, поблизости от высоких уральских хребтов, тайга легкая — деревья, в основном кедры и лиственницы, растут далеко друг от друга. Такое ощущение, что мы находимся не в далекой уральской, северной глухомани, а где-то в подмосковном парке, загородном имении какого-нибудь сиятельного князя или богатого заводчика… Ветерок, свободно струящийся сквозь золотистые стволы, отгоняет комаров и мошку, что также здорово…
Внезапно Емельян взмахнул рукой, и мы, тревожно оглядываясь, подогнали своих лошадок к нему. Перед нами предстал толстенный пень древней лиственницы, срез которого был зачем-то обильно залит желтым воском… По словам Давыдова, там, под толстым слоем воска, в выдолбленном стволе лиственницы хранятся священные книги «скрытников-староверов». Лиственница не гниет столетиями, и в ее стволах, залитых воском, книгам ничего не угрожает, ни вода, ни годы… Одно плохо, подобные схороны сектанты сооружали обычно недалеко от своих поселений. Я приказал спешиться и, взяв лошадей под уздцы, пройти это место тихо и незаметно.
Мы шли по широкой кабаньей тропе, как вдруг урядник Попов Александр, младший из братьев, по-видимому, неосторожно наступил на какой-то сучок-ловушку: обильно пропитанная дегтем веревка змеей взметнулась ввысь, и в тот же миг, ломая хвойные лапы, на него сверху рухнул обрубок бревна, утыканный смертоносными, деревянными шипами. Урядник умер на месте, а его лошадь, которой конец бревна переломал хребет, еще некоторое время, загребая копытом желтую хвою, пыталась подняться, жалобно хрипя и глядя на нас мокрым от слез глазом.
Давыдов, полоснув кобыле по шее, прекратил ее мучения и, отводя глаза от онемевшего Петра, старшего из Поповых, стянул с головы фуражку. Мы последовали его примеру, и лишь побелевший лицом старший урядник грохнулся на колени перед братом и что-то бессвязно мыча, пытался с искалеченного тела брата сбросить утыканное шипами бревно…
Упокой, Господи, душу безвременно погибшего Александра Владимировича Попова… Аминь»…