Я поздоровался. Он пожал мне руку и кивнул на стул.
- Здравствуй, Дима, - голос у него тоже был какой-то потухший, - вот, пришлось приехать. Дочка у нас тяжело заболела. Вот и…
Я промолчал. Никогда не умел говорить в таких случаях, выражать, как говорится, сочувствие. Только в глаза ему посмотрел, надеюсь, понимающе.
- Жить в доме я тебя и так бы оставил, - продолжил Келтен. – Уговор есть уговор. Вот только ехать быстро надо было, прислугу здесь я не успел найти, а там хозяйство большое, с места никого и не сорвешь. Ты как смотришь на то, чтоб у меня работать? Двор в порядке держать, печами заниматься, за трубами-кранами смотреть, ну и там по мелочи? Деньгами не обижу, грузчиком ты больше не заработаешь.
Конечно, я сразу согласился. Договорившись, что завтра же уволюсь со склада и приступлю к новым обязанностям, я пошел к себе. Умница Маська выбралась из-под кровати и, жалобно мяукая, залезла ко мне на колени.
- Да, Масенька, такие дела. Вот ты молодец, сидишь тут тихонечко, не нарываешься на неприятности. А супруг-то твой непутевый нас уже засветил! Как объясняться будем, а?
Утром я сходил на склад. Двухнедельного срока отработки до увольнения здесь еще не придумали, и расчет мне выдали сразу и без звука. Попрощался с ребятами, кое-кто мне и позавидовал. Но одобрили все хором, сказали, мол, хорошо ты, Дима, работаешь, но все же хлипковат для нашего дела. Так что возвращался я в приподнятом настроении.
Познакомился с остальными домочадцами. Их и впрямь оказалось немного. Кроме уже знакомого мне Халега, было еще трое моих коллег – Кирк, неразговорчивый жилистый мужик неопределенного возраста, «по лошадям», как он сам представился, домоправительница Рута, пожилая полная дама со строгим лицом и няня больной девочки, Тайя, молодая красивая женщина. Ее я увидел уже днем, когда они гуляли во дворе втроем: девочка с няней, и, как я понял, сама хозяйка, Тирина Келтен.
Жена Келтена была намного моложе его самого, и дочке было всего лет десять, не больше. Впечатления больного ребенка она не производила, весьма бойко, на мой взгляд, бегала и смеялась. Женщины поддерживали веселье, но я видел, как вне поля зрения ребенка грустнели их лица. Да и хозяин не производил впечатления человека, могущего изводиться из-за обычной детской болячки.
Я перехватил жалостливый взгляд околачивавшегося рядом Халега и не выдержал:
- А что с ней? На вид-то ничего, здоровая…
- Кармох у нее, - он с чувством сплюнул и пояснил на мой недоумевающий взгляд, - ну, сухотка трясучая.
Путем дальнейших расспросов я составил себе примерную картину, и она выходила и впрямь печальной. Кармохом называли редкую болезнь, что-то вроде нервного паралича. Начиналась она с неконтролируемой дрожи в руках, сначала легкой, но постепенно усиливающейся. Через несколько месяцев дрожь резко проходила, начинался гораздо более длительный и страшный этап: руки постепенно теряли чувствительность, а затем и полностью отнимались. Со временем болезнь почти всегда переходила на ноги, а то и на все тело.
- У нас в деревне один болел, - рассказывал Халег. – Так под конец у него даже рожа не двигалась, рот открыть не мог. Так и помер, не то от сухотки, не то от голода. Что-то ему в рот вливали, да сколько так съешь?
Болезнь развивалась медленно, годами, но была безнадежной, сама никогда не проходила. Больному становилось только хуже и хуже. Лечения от нее не было, даже замедлять или облегчать симптомы не умели.
- Вот привезли, в главный храм Хосмара поведут, по лекарям-знахарям разным, - рассказывал Халег. – А толку-то. Но и понять можно. Одно дите-то у них, больше навряд ли родят. Да и любят очень, Келтен прям души не чает. И назвал-то своим именем, он Остор, она Ости… Хорошая девчонка, жалко ее, сил нет…
Я новым взглядом посмотрел на беззаботно бегающую девочку. Да уж... Мне-то, постороннему человеку, тяжело думать о том, что ее ждет. А каково родителям наблюдать, как день за днем медленно и неотвратимо угасает их ребенок?
Я вспомнил своих родителей и вздохнул. Мама, по крайней мере, не мучилась, скончалась мгновенно от аневризмы. Отец, конечно, страдал, но, во-первых, как ни крути, он был сам виноват, а во-вторых, все-таки его мучения оборвались довольно быстро. Такой беды, как Келтены, я никогда не знал.
Ости, и правда, оказалась очаровательным ребенком, кругленькой болтушкой-хохотушкой, довольно избалованной, но не вредной. О болезни своей она то ли не знала, то ли, по малости лет, не принимала всерьез. Но маленькие пухлые ручки уже довольно заметно дрожали.